Сергей Эйгенсон - Занимательное литературоведение

Не сомневаюсь, что в сознание Филиппа Филипповича не могли просочиться подобные идеи, мы его с вами неплохо узнали за эти три месяца эксперимента с гипофизом. Но вот в подсознании как-то могла сказаться вышепомянутая конкуренция? А тут возьми и случись некоторые события на государственном уровне. Кроме известной пропажи калош произошло еще и то, что дискриминация "людей Черты" отменена, ну, во всяком случае, пока что ее возвращение предсказать очень трудно. Но на территории бывшей Золотой Орды совсем без запретов жить нельзя – очень быстро были введены новые ограничения. Как раз для тех, кто из дворянского или духовного сословия. Одно, что грабанули. Как написал тогда известный публицист: "Представление окончилось. Публика встала. Пора одевать шубы и возвращаться домой. Оглянулись. Но ни шуб, ни домов не оказалось ". Шубу-то, допустим, лично наш герой, в виде исключения по поводу мужских желёз и сохранил, отделавшись теми самыми калошами.

Но почитайте хоть бы рассказы знаменитого актера Евгения Лебедева о тех унижениях, через которые пропускали государство и общественно активные сверстники поповских отпрысков в энтузиастическое предвоенное время. Уверяю вас – не позавидуете этим жертвам "шестого пункта", даже если и самому пришлось-таки в более поздние времена хватануть шпицрутенов из-за "пятого". Оно ведь так – раз изготовленные и примененные против кого-нибудь пыточные инструменты никуда не деваются, продолжают тянуться к ранам, чтобы испить не той, так другой кровушки. Ну, а к "поубивать докторов" от холерного 1830-го до параноидального 1953-го почему-то в Восточной Европе всегда было особое пристрастие. То-то и у Булгакова вылезло это отражение народной мечты в "Роковых яйцах" в образе "человека, на обезьяньих кривых ногах, в разорванном пиджаке, в разорванной манишке, сбившейся на сторону". Это, конечно, не такое уж частое явление, чтобы "раскроили голову", да и данный конкретный случай все-таки не репортерский факт, а научно-фантастическая художественная деталь. Не такая, правда, и фантастическая, если подумать.

Вот эта-то атмосфера социальной истерии очень видна в нашей чудовищной истории. Не только в поведении Швондера – никто из персонажей, кроме, пожалуй, пышущей жизненной энергией Дарьи Петровны (ах, хороша Нина Русланова!) и ее кавалера-пожарного, не ведет себя так, как он вел бы в более спокойном и гармоническом обществе. Не дай Бог жить в такое время. И наше-то не подарок, а уж то… Мне как-то всегда немного казались сомнительными тютчевские строчки: "Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые – его призвали Всеблагие, как собеседника на пир…" Хорошо, думаю, наблюдать европейскую революцию с русским диппаспортом в кармане и лично своим сельцом в Орловской губернии. Или, наоборот, осматривать строительство Города Солнца в отдельно взятой стране по методу Бернарда Шоу и Ромена Роллана из окна салон-вагона. Аборигенам приходится несколько покруче.

Легко могу представить себе, что те эмоции, которые профессор Преображенский никогда не позволил бы себе адресовать своим коллегам-неарийцам, с тем большим накалом прорываются у него по отношению к неталантливому, да и просто глуповатому активисту из бывшей саблинской квартиры. Нельзя же равнять Филиппа Филипповича с нынешними энтузиастами, по удачным знакомствам, крепкой заднице и правильной анкете добывшими в позднесоветское время себе вожделенный ВАКовский диплом, а нынче пребывающими в вечной обиде, отчего в нынешние времена эта бумага не дает той надежной ренты, которую успешно получали их родители и/или шефы? И страстно ругающих за это – нередко, сами понимаете, кого? Но к этой публике мы еще вернемся еще через страничку. И на них, пожалуй, и закончим наши несколько затянувшиеся рассуждения.

А сейчас хотелось бы понять – ну, если я прав, и страстная ненависть профессора к партийцу есть сублимация реальных отношений конкуренции, то и что? Что мне – легче от это стало? Да, пожалуй, что и легче. Все-таки, такие рациональные корни иррациональных по первому впечатлению страстей вносят в мир несколько большую объяснимость. А я лично очень не люблю бессмысленную злобу – мне кажется, что она еще хуже, чем осмысленная. Сатана скрывается за иррациональным, он боится света Разума. Недаром нацисты и многие другие из его порождений первым делом начинали твердить о Крови, Почве, Зове Расы и прочих лишенных особого реального смысла симулякрах. Дополнительно к этому, что характерно, часто появляются у тех же людей светлые мысли о пришельцах, наследии Лемурии и Атлантиды, Вельтайслер и прочий бред уже общего характера.

Всё – кто так начал объясняться, тот уже неспособен уживаться в мире нормальных людей и идей. Значит, можно опасаться, что для ликвидации этого бунта умалишенных могут понадобиться четырехмоторные бомбардировщики и танковые дивизии. Без чего, конечно, желательно бы обойтись. А там, где есть реальные интересы и противоречия, всегда остается возможность договориться, найти разумные компромиссы без разрушения городов и гибели людей.

И потом, дальнейшая история нашей Родины всяко решила кадровый вопрос по научно-технической и культурной части совсем иначе. Вы же помните, что в нашей повести мы выделили четыре персонажа, как-то связанные с этой темой. Действительно, в разное время в этих областях наблюдался явный перебор по сравнению с процентной нормой то немцев, то семинаристов, то евреев. Однако, настали дни и для люмпенов, потомков горьковских босяков, блоковских урок и шолоховского Щукаря. Я последние годы в Москве прожил по обстоятельствам жизни в совминовском доме в Безбожном, ранее и после – Протопоповском переулке. Как говорил мой сын: "Кроме тебя, писателя Богомолова и хоккеиста Старшинова больше в доме простых людей нет". Действительно, полный дом министров и замминистров СССР. Но к этому моменту в связи со сменой правящей элиты и вообще названия государства, все они либо не у дел, либо сильно приземлились. Конечно, бывший замминистра культуры, тот самый, что удавливал "Табакерку", обязательно кандидат искусствоведения, а бывший нефтяной министр – то же самое по техническим наукам, хоть и с уравнением Бойля-Мариотта не особенно в ладах. Ну да кулаком по столу стучать – особенные уравнения были не нужны. Так вот, в период вынужденного простоя все эти начальники любили поговорить о своей судьбе – тоже ведь люди!

Мне не до них, но тесть-пенсионер общался регулярно, когда и в квартиру приводил. Была у всех этих посетителей любимая фраза: "Только, мол, при советской власти я мог стать… ну, у каждого свое: министром, замминистра, главным редактором, доктором наук – нужное подчеркнуть". Посмотришь – а и вправду! Больше, пожалуй, нигде, даже в Папуасии. Вот мне и кажется, по тем многочисленным ученым советам, коллегиям, торжественным заседаниям, совещаниям, штабам, техсоветам и прочим толковищам, на которые пришлось за жизнь насмотреться, что в позднесоветское время во всех этих научных и, да и вообще государственных президиумах сверхквотное количество, сильно превышающее средний процент по стране, было, пожалуй, от наследников П. П. Шарикова. Так оно как-то накапливалось, накапливалось – да и перешло в качество. Собственно, профессор Преображенский примерно это и предсказывал. А у Шарика ведь старые революционные традиции. Это у Булгакова он такой аполитичный поначалу. А при самом первом появлении, еще у Блока А. А., он сразу все правильно понял, без всякого Швондера, и увязался за теми двенадцатью орками. С Октябрьских еще дней!