Джордж Кеннан - Кочевая жизнь в Сибири

Всю ночь ветер ревел глубоким, хриплым басом в лесу, укрывшем нашу юрту, буря не утихла и на следующее утро, при дневном свете. Мы знали, что в этом ущелье ветер может дуть без перерыва в течение двух недель, а у нас оставалось всего на четыре дня собачьего корма и провизии. Надо было что-то делать. Через Вилигские горы, перегораживавшие дорогу на Ямск, вели три перевала, все они выходили в долину, и в ясную погоду их можно было легко найти и пересечь. Однако в такую бурю, как та, что настигла нас, и сто перевалов были бы бесполезны, потому что летящий снег скрывал с глаз всё на расстоянии тридцати футов, и мы с такой же вероятностью могли бы подняться на вершину какой-нибудь горы, как и на нужный перевал, даже если бы нам удалось заставить наших собак идти в такую бурю, что было сомнительно. После завтрака мы созвали военный совет, чтобы решить, как действовать. Наш проводник считал, что нам лучше всего спуститься по реке Вилиге к побережью и, если возможно, идти на запад по «припаю» – узкой полосе морского льда у кромки воды под обрывистыми скалами береговой линии. Он не мог обещать нам, что этот маршрут осуществим, но он слышал, что, по крайней мере, на части расстояния между Вилигой и Ямском есть пологий песчаный берег, мы могли бы пройти по этому пляжу и припаю к ущелью в двадцати пяти или тридцати милях к западу, который приведет нас в тундру за горами. Мы могли, по крайней мере, попробовать этот припай под скалами, и если бы он оказался непроходимым, то могли бы возвратиться, но если мы пойдём в такую метель в горы, мы можем никогда не вернуться. План, предложенный проводником, показался мне смелым и привлекательным, и я решил принять его. Спустившись по реке в облаках летящего снега, мы вскоре достигли берега и двинулись на запад, по узкой полосе покрытого льдом берега между открытой водой и длинной линией чёрных отвесных скал, от ста пятидесяти до трехсот футов высотой. Мы уже довольно далеко продвинулись вперед, когда неожиданно столкнулись с совершенно неожиданным и, по-видимому, непреодолимым препятствием. Берег напротив очередного ущелья от края воды и до высоты ста футов был полностью заполнен огромными сугробами снега, которые накапливались здесь в течение зимы и теперь не оставляли места для прохода. Эти сугробы, благодаря частым сменам тёплой и холодной погоды, сделались почти такими же твёрдыми и скользкими, как лёд, и так как они поднимались к вершинам скал под углом семьдесят пять или восемьдесят градусов, то невозможно было стоять на них, не прорубив предварительно топором ступеньки для ног. Наш единственный путь в Ямск лежал по этому гладкому снежному откосу, который поднимался прямо из воды глубиной две-три сажени. Перспектива перебраться через него без происшествий казалась микроскопической, потому что малейшая неосторожность обрушила бы нас всех в открытое море, но так как другого пути не было, мы привязали наших собак к ледяным глыбам, сбросили тяжёлые шубы, разобрали топоры и начали прокладывать дорогу.

Мы упорно трудились весь день и к шести часам вечера прорыли глубокую траншею шириной в три фута вдоль склона холма до точки примерно в миле с четвертью к западу от устья Вилиги. Однако здесь нас снова остановила препятствие, намного худшее, чем то, которое мы только что преодолели. Пляж, который раньше тянулся одной сплошной линией вдоль подножия скал, здесь внезапно исчез, и снежная масса, по которой мы прокладывали дорогу, резко обрывалась, оставляя промежуток открытой воды около тридцати пяти футов в ширину, из которого поднималась чёрная перпендикулярная стена берега. Без понтонного моста переправиться через эту воду было невозможно. Усталые и обескураженные, мы были вынуждены разбить лагерь на склоне холма на ночь, не имея никакой возможности сделать что-либо утром, кроме как вернуться как можно быстрее к Вилиге и совсем отказаться от мысли добраться до Ямска.

Более безумное и опасное место для лагеря, чем то, которое мы заняли, едва ли можно было найти во всей Сибири, и я с величайшим беспокойством наблюдал за признаками погоды, когда начало темнеть. Крутой склон огромного сугроба, на котором мы стояли, поднимался прямо из воды, и, насколько мы понимали, он лежал только на узкой полосе припая. Если так, то малейший ветерок с любого направления, кроме северного, поднял бы волны, которые подточили и обвалили бы весь склон, и либо низвергнул нас в открытое море, либо заставил цепляться, как ракушки, на голой поверхности на высоте семидесяти пяти футов. Ни один из вариантов не был приятен для размышлений, и я решил найти, если возможно, место менее опасное. Лит со свойственным ему безрассудством выкопал в снегу, примерно в пятидесяти футах над водой, то, что он назвал «спальней», и пообещал мне «хорошо выспаться», если я разделю с ним его пещеру, но при данных обстоятельствах я счёл за лучшее отказаться. Его «спальня», кровать и постельные принадлежности могли упасть в море ещё до наступления утра, и его «хороший ночной сон» стал бы бесконечным. Пройдя немного назад по направлению к Вилиге, я, наконец, нашел место, где небольшой ручей струился когда-то с вершины утеса и прорыл в нём узкий канал. В неровном каменистом ложе этого маленького оврага мы с туземцами и расположились на ночь под углом сорок пять градусов – головами, конечно же, вверх по склону.

Если читатель вообразит себе, что он стоит лагерем на крутом склоне купола большого собора на высоте в сто футов над тремя саженями воды у ног, он, возможно, сможет составить некоторое представление о том, как мы провели ту тревожную ночь.

Мы встали с первыми лучами рассвета. Пока мы угрюмо собирались к возвращению к Вилиге, один из коряков, который пошел ещё раз взглянуть на полосу открытой воды, поспешно прибежал обратно, радостно крича: «Можно переехать, можно переехать!». Прилив, поднявшийся ночью, принёс несколько больших обломков льда и втиснул их в пролом таким образом, что получилось подобие моста. Опасаясь, однако, что он не выдержит большого веса, мы разгрузили все наши сани, перевезли грузы, сани и собак по отдельности, снова погрузили всё на другой стороне и поехали дальше. Худшая из наших трудностей осталась позади! Нам ещё пришлось кое-где прорубать путь в сугробах, но по мере того, как мы продвигались всё дальше и дальше на запад, берег становился всё шире и выше, лёд исчез, и к ночи мы были на тридцать верст ближе к месту назначения. Море с одной стороны и скалы с другой всё ещё окружали нас, но на следующий день нам удалось выйти в долину реки Кананыга.

На двенадцатый день нашего путешествия мы очутились в местности под названием Малкачан, всего в тридцати милях от Ямска, и хотя провизия и еда для собак были на исходе, мы надеялись добраться до поселения поздно ночью. Темнота, однако, разразилась новой ослепляющей снежной бурей, в которой мы опять заблудились, и, опасаясь, что можем случайно свалиться с края обрыва в море, были вынуждены, наконец, остановиться. Мы не могли найти дров для костра, но даже если бы нам удалось развести огонь, он был бы мгновенно задушен снежными вихрями, которые яростный ветер гнал по равнине. Расстелив на земле нашу брезентовую палатку и прижав один край тяжёлыми собачьими нартами, мы забрались в неё, чтобы спастись от удушливого снега. Лежа под яростно хлопающим по нашим спинам брезентом, мы выскребли из хлебного мешка последние оставшиеся мёрзлые крошки и съели несколько кусков сырого мяса, которые Лит нашёл в одной из нарт. Через пятнадцать-двадцать минут мы заметили, что хлопки полотнища становятся всё слабее и слабее, и оно, казалось, всё плотнее облегает наши тела, и тут, попытавшись пошевелиться, мы обнаружили, что не можем этого сделать. Снега на палатке лежало так много, что его невозможно было сдвинуть с места, и после нескольких попыток вырваться мы решили полежать неподвижно и посмотреть что будет. Пока под палаткой было хорошо – мы были защищены от ветра. Но через полчаса снега навалило столько, что мы больше не могли поворачиваться, и нам стало не хватать воздуха. Мы должны либо выбраться, либо задохнуться. Ожидая такого поворота событий, я заранее вытащил нож из ножен, и когда мне стало почти невозможно дышать, проделал над собой длинный разрез в брезенте, через который мы выползли наружу. В одно мгновение глаза и ноздри залепило снегом, мы задыхались, как будто под струёй брандспойта. Втянув головы и руки в кухлянки, мы присели на корточки и стали дожидаться рассвета. Через минуту я услышала, как мистер Лит кричит мне в кухлянку: «Что бы сказали наши матери, если бы увидели нас сейчас?» Я хотел спросить его, как это может сравниться со штормом в его хвалёной Сьерра-Неваде, но он исчез прежде, чем я успел высунуть голову, и в ту ночь я больше ничего от него не слышал. Он ушёл куда-то в темноту и уселся на корточки страдать от холода и голода в одиночку. Больше десяти часов мы просидели на этой охваченной бурей равнине, без огня, еды и сна, всё больше и больше замерзая и изнемогая, и казалось, что день не наступит никогда.