Джордж Кеннан - Кочевая жизнь в Сибири

Наконец, сквозь пелену летящего снега пробилось утро, и, с трудом размяв окоченевшие конечности, мы предприняли вялые попытки выкопать наши засыпанные сани. Если бы не непрестанные усилия Лита, мы вряд ли преуспели в этом, так как мои руки так онемели от холода, что я не мог держать ни топора, ни лопаты, а наши каюры, испуганные и растерянные, казалось, ничего не могли делать. Но благодаря, в основном, усилиям Лита сани были выкопаны, и мы тронулись в путь. Этот краткий приступ энергии оказался последним усилием его воли, и через полчаса он попросил, чтобы его привязали к саням. Мы исполнили его просьбу, прикрепив его истощенное тело к нартам ремнями из тюленьей кожи, накрыли медвежьими шкурами и поехали дальше. Примерно через час его кучер, Падарин, подбежал ко мне с испуганным лицом и сказал, что мистер Лит мёртв, что он несколько раз тряс его и звал, но ответа не получил. Встревоженный, я соскочил с саней и подбежал к нартам, где лежал Лит, позвал его, потряс за плечо и попытался открыть его голову, которую он спрятал в своей шубе. Через мгновение, к моему великому облегчению, я услышал его голос, говоривший, что с ним всё в порядке, и он может продержаться, если понадобится, до ночи, и что он не отвечал Падарину, потому что это было слишком хлопотно, но я не должен беспокоиться. Он добавил ещё что-то о «самых худших штормах в Сьерра-Неваде», и я подумал, что он далеко ещё не исчерпал себя. Пока он мог настаивать на превосходстве калифорнийских штормов, была, конечно, надежда.

Вскоре после полудня мы достигли реки Яма и, побродив час или два по лесу, наткнулись на лагерь якутских рабочих лейтенанта Арнольда, расположенный всего в нескольких милях от поселка. Здесь нас накормили ржаным хлебом и напоили горячим чаем, мы согрели онемевшие конечности и очистили нашу одежду от снега. Когда я увидел Лита раздетым, я не мог поверить своим глазам. Во время вчерашней бури, когда он сидел на корточках на земле, много снега попало ему на шею, частично он таял от тепла его тела, а затем снова замерзал вдоль всего позвоночника, и в таком состоянии он проехал двадцать верст. Только сильнейшая воля и жизненная сила позволили ему продержаться в течение этих последних шести часов. Мы согрелись, отдохнули и обсохли у костра якутов, после чего продолжили путешествие, и ближе к вечеру въехали в поселок Ямск, после тринадцати дней тяжелейшего пути, наверное, более трудного, чем обычно выпадает на долю сибирских путешественников. Лит так быстро восстановил свои силы и настроение, что через три дня отправился в Охотск, где майор поручил ему руководство отрядом якутских рабочих. Последние слова, которые я помню, слышал от него, были те, которые он кричал мне в бурю той мрачной ночью в Малкачанской тундре: «Что бы сказали наши матери, если бы они могли видеть нас сейчас?» Бедняга впоследствии сошёл с ума от волнений и лишений, подобных описанным мною, и, вероятно, до некоторой степени от этой самой экспедиции. В конце концов он покончил с собой, застрелившись в одном из глухих поселений на берегу Охотского моря.

Я довольно подробно описал эту поездку в Ямск, потому что она иллюстрирует самую тяжёлую сторону сибирской жизни и путешествий. Не часто приходится испытывать столько трудностей в одном путешествии; но в такой первозданной и малонаселенной стране, как Сибирь, зимнее путешествие неизбежно сопровождается бо́льшими или меньшими страданиями и лишениями.

Ясные предчувствия – Сигналы с китобойного судна – Барк «Морской бриз» – Новости про атлантический кабель – Сообщение о закрытии наземной линии.

Когда во второй половине марта майор Абаза вернулся в Якутск, чтобы завершить вербовку и оснащение наших якутских рабочих, а я в Гижигу, чтобы ещё раз дождаться прибытия судов из Америки, будущее Русско-Американской телеграфной компании выглядело замечательно. Мы исследовали и определили весь маршрут линии, от Амура до Берингова моря; у нас было полдюжины рабочих отрядов в поле, и мы рассчитывали вскоре подкрепить их шестью-восемью сотнями выносливых туземных рабочих из Якутска, мы подготовили около двадцати тысяч телеграфных столбов и привезли из Якутска шестьсот якутских лошадей, чтобы распределить их по маршруту, у нас было нужное количество проводов и изоляторов, а также полный запас инструментов и провизии, и мы более чем надеялись, что нам удастся закончить нашу часть сухопутной линии до Санкт-Петербурга до начала 1870 года. Некоторые из наших людей были настолько уверены в успехе, что в лагерях для изготовления столбов каждый вечер пели хором хорошо известную военную песню:

Но, увы! На небесах было предначертано, что наши следующие новости из дома будут доставлены не по сухопутной линии и будут совсем не радостными.

Вечером 31 мая 1867 года, когда я сидел и рисовал топографическую карту в маленьком бревенчатом домике, служившем штабом Азиатской Экспедиции, меня прервало внезапное и поспешное появление моего друга и товарища мистера Льюиса, который ворвался в комнату с криком: «Эй, Кеннан! Ты слышал пушку?» Я не слышал, но сразу понял, о чём речь. Пушечный выстрел означал, что с маяка в устье реки виден корабль. Мы привыкли каждую весну получать первые новости из цивилизованного мира через американские китобойные суда, которые в это время года заходят в Охотское море. Поэтому примерно в середине мая мы обычно посылали двух казаков в гавань в устье реки, приказывая им внимательно следить с маячной башни на утёсе и сделать три пушечных выстрела, как только они увидят китобойное или иное другое судно, курсирующее в заливе.

Не прошло и десяти минут, как весть о том, что с маяка видно судно, достигла всех в деревне, и несколько казаков собралась на пристани, где готовилась лодка, чтобы отвезти Льюиса, Робинсона и меня к берегу моря. У нас была некоторая надежда, что корабль окажется одним из наших собственных судов, но даже если бы он оказалась китобойным судном, он, по крайней мере, принес бы нам последние новости из внешнего мира, и мы испытывали жгучее любопытство узнать, каков был результат второй попытки проложить Атлантический кабель. Победили ли нас конкуренты, или у нас ещё есть шанс одолеть их?

Мы добрались до устья реки поздно вечером, и на пристани нас встретил один из казаков.

– Что за корабль? – спросил я.

– Не знаем, – ответил он, – Мы увидели тёмный дым, как у парохода, у острова Матуга как раз перед тем, как выстрелить из пушки, но через некоторое время он рассеялся, и с тех пор мы ничего не видели.