Виктория Прессман - Правда о маяках. Книга пилигрима

Всегда хочется спасти умирающие ростки, вдохнуть жизнь в сонную ящерку, в замерзающую птичку, подать руку тому, у кого нет надежды. Влить радость в того, кто разучился радоваться, заставить поверить того, кто боится верить и смотрит в пол. Птичку жалко.

Да, это город птиц. Но не ангелов. Здесь довольно низко, далеко от горнего Иерусалима. Эти пустотные низины настраивают на физическую активность, совершенствование тела, потребительство и бытовую культуру. Здесь попахивает протестантскими ценностями труда и социального блага, Бог где-то далеко. А русская душа без Бога деградирует и гибнет, поэтому так много русских здесь за чертой, вне социума, протест, который приводит к гибели и саморазрушению.

Съехав из двушки и покинув район маяков, где я думала что задержусь надолго, ну и задержалась собственно почти на всю золотую осень до первых до холодов, до низкого неба, – я сменила статус «безработная» на статус «трудоустроена за рубежом», и мой самолет взмыл в низкое небо Балтики. В руках я держала библиотечную книгу Данте Nova Vita. Я прочитала только первую страницу, но сама книга являла собой символ новой жизни и очень хорошо соответствовала моему настрою и смелости оторвавшегося от земли самолета. Аллилуйя, мы летим. Я хотела, чтобы соседи по самолету видели название – «Да, это новая жизнь – как будто говорила книга – та, что держит меня в руках уже никогда не вернется, потому что не вернется прежней, а я вернусь в библиотеку и буду пребывать в плоскости книжных шкафов и в бескрайнем измерении истории. Я ведь уже история, Nova vita forever. Amen».

Моя первая подопечная, за которой я ухаживала оказалась полностью парализованной молодой женщиной с мульти склерозом, с глубочайшей депрессией, ее можно было бы даже назвать бесноватой. Ее очень раздражал мой нательный крестик, который иногда выпадал из-под одежды, ей не нравилось практически все, что я делала и она буквально изводила меня. Мне помогали прогулки по лондону и молитвы – я взяла с собой псалтирь и молитвослов. Я запаслась терпением, пыталась полюбить эту несчастную. Что получалось с трудом, она с натяжкой вызывала жалость. В новый Год было тепло и цвели магнолии. Подсвеченный сказочный мост принца Альберта, один из моих любимых мостов недалеко от Челси, наполнял душу предвкушением праздника, верой в чудеса, лампочки щекотали нервные окончания, птицы щебетали, все было хорошо. У меня.. Она спрашивала меня «ты можешь понять что я сейчас чувствую…»? Нет, я не святая, это они, наполненные любовью Бога могут полюбить вот так как ты хочешь, чтобы тебя любили – стать другим человеком, буквально перестать быть собой…. Но я не могу. Я буду делать свою работу, но я не смогу «ходить в твоих башмаках», прости, Кейти….После русского Рождества вахта закончилась. Я вернулась в Таллинн, впереди меня ждал отдых и новая вахта.

А когда на дворе наступил китайский новый год, мы собирались в кино на фильм Кена Арчера «Дерьмовый год». Все предвещало в глобальном смысле что год будет дерьмовым, причем дерьмовым по-драконовски. Евро окажется в глубокой жопе, южная европа в полной заднице. Ну да и фиг с ним. Да, а еще, судя по новостям плохой урожай винограда приведет к нехватке вина на планете, а в Бирме вырастет производство опиумного мака. И одно не связано с другим… Я коротала время, смотрела на снег за окном, ждала вестей, почтовых голубей, чтобы улететь в Туманный Альбион и снова погрузиться в тяжелую работу по уходу за инвалидами.

В Таллине снега было завались… За окном все светилось белым светом, дымок уютно вился из труб, термометр показывал -20, хотелось нырнуть в этот чистый белый снег с головой, в Крещенский снег, хотелось стать другой раз и навсегда. Зима выдалась студеная, лютая. Если бы не стремительные тени птиц и яркое солнце, так четко говорящие об увеличении светового дня, мое сердце давно бы сковали безнадега и грусть. Но батареек хватило ровно до первых весенних лучей февральского солнца. И вот уже расправив крылья, слепящее солнце, я иду по открытому замерзшему морю по направлению к Хельсинки, белое искрящееся безмолвие, поющий лед. Оставляю за спиной наши непрожитые дни, наши не выпитые ночи, нашу недосказанность и бессмысленность всего, что могло произойти или уже произошло с нами. Иду, прорубая лед, как паром, который качает тот лед, по которому я иду…

Весь мой дом умещается в маленьком рюкзаке. В проходящем поезде горят огни. Люди едут с работы домой. Я начала новую жизнь. Все деньги пропиты. Жду новый паспорт. Дрейфуем, господа. Я в новой жизни, но я все равно в состоянии ожидания.

А сегодня я зачем-то открыла шкаф подруги, у которой я временно обретаюсь, а он оказался полон сюрпризов, полон девических тайн, полон тайн ее рода. На меня буквально дохнуло чем-то тяжелым, темным, каким-то родовым проклятьем. Старые шкатулки, статуэтки и куколки, бабушкины украшения, амулеты, мешочки с деньгами…, баночки…, коробочки… Наверное почти в каждой женщине или девушке живет ведьма.. Надо просто заглянуть в шкаф – и там можно подсмотреть все тайны ее подсознания, понять некоторые темные стороны натуры, иногда изредка проглядывающие и до этого, но не находящие объяснения до обнаружения, до их разоблачения. Как будто альтер эго оказалось вдруг пойманным на месте преступления.. Или это я была поймана на месте преступления… Эти потайные шкафчики души. Иногда в пыли, иногда в плесени, часто затхлые, непроветренные, тяжелые, несущие на себе родовое проклятие чудовищной необъяснимой не-любви. Когда мать становится мачехой…

Вторая альбионская вахта оказалась более плодотворной и успешной чем первая, а главное менее удручающей и тяжелой. Я жила на юге Англии в маленькой деревушке графства Уилтсшир, неподалеку от древнего городка Солсбери. Природа напоминала чем-то пейзажи хоббитовских деревень. В соседней деревне я нашла дерево тиса, которому было более тысячи лет, судя по табличке. Я совершала ежедневные прогулки, подставляла нос теплому февральскому солнцу и пыталась выполнять свою работу, которая не была в общем-то очень сложной. 90 летняя старушка с короткой памятью нуждалась в обычном уходе, небольшом внимании, трехразовом питании, приеме медикаментов. В ее дворе стояла кормушка для голубей. Она любила сидя в кресле смотреть в большое окно как голуби слетаются и кушают. По утрам кормушка была покрыта тонким инеем, а к полудню оттаивала. Солнце пригревало, светило в большое окно, Бетти, так звали старушку, дремала в кресле. Я убирала в доме, готовила еду и ждала когда бетти проснется и надо будет напоминать ей какой сегодня день, где она, кто я такая, и «куда все подевались»… Старость и одиночество. Мы обедали, приходила сменщица, иногда заезжали дети – их было двое, сын и дочь, но они заезжали редко, обычно раз или два в неделю. Тогда я могла идти гулять. Как я уже говорила, неподалеку находился старинный городок Солсбери, знаменитый своим собором, устремляющимся в небо. И все окрестности были прекрасным местом для прогулок. Лошади, олени, много птиц. Смущало то, что все земли кому-то принадлежали, и поэтому узенькие тропки, по которым можно было безнаказанно ходить, прятались и надо было искать указатели на т.н. public paths. Олени же и птицы, странно, но они почти не боялись людей, стада оленей лежали рядом с дорогой, проезжающие машины не пугали их. Все создавало чувство какой-то тесноты и огороженности. Человека загнали в рамки жесткой дисциплины и он уже забыл о том, что за забором «дивный Новый Мир». Все дело в том, что для меня он был Новым. Всегда Новым, а для многих его просто не существовало.