Уилбур Смит - Падение с небес

Марк побежал к бревну, служившему якорем. Цепь и капкан исчезли.

Прошла минута, прежде чем он понял, что надо делать дальше. Он бросился вверх по склону к свинцовому дереву. Троянца там не было. Перерезанные острым как бритва лезвием путы аккуратно лежали под деревом.

Троянец, неожиданно освобожденный от пут, отнесся к этому с благодарностью и повел себя вполне предсказуемо. Он пулей помчался через лес домой, к своему грубому стойлу, к ежевечерней порции зерна, к обществу близкого ему по духу старого друга Спартанца.

До основного лагеря было около пятнадцати миль, а уже через пятнадцать минут станет темно.

Седельные вьюки незваный гость снял с дерева и тщательно перебрал их содержимое. Все, что ему не понадобилось, Пунгуш аккуратно сложил на плоском камне. Он явно не был высокого мнения об Уильяме Шекспире, поэтому трагедии великого драматурга решительно отверг; еще он оставил Марку замшевую охотничью куртку, которую ему в последнюю минуту подарила Руфь Кортни.

Зато забрал с собой купленный за целых двадцать пять гиней в лондонском универмаге «Харродс» спальный мешок, который когда-то принадлежал генералу Кортни, с вшитой внутрь влагонепроницаемой и набитой гагачьим пухом подкладкой – прекрасная замена потертому грязному одеялу и деревянной подставке под голову.

Еще он позаимствовал котелок, жестяную кружку, ложку, соль и приправы, сушеную говядину, но оставил одну консервную банку бобов.

Забрал также чистую рубашку и штаны цвета хаки, но запасную пару шерстяных носков и сапоги на резиновой подошве не тронул. Но случайно ли он поставил их так, что носками они смотрели вниз по течению реки, в сторону лагеря Марка, или это такая тонкая насмешка? Банка бобов и сапоги, чтобы Марк смог благополучно добраться до дому?

Сквозь пелену застилающего сознание чувства унижения и растущей ярости в голове Марка промелькнула мысль, что его противник обладает определенным и довольно причудливым чувством юмора. Оказывается, этот человек все время за ним наблюдал. Теперь Марк уже не сомневался в этом: предметы, которые браконьер выбрал из его седельных сумок, слишком точно повторяли то, что из его вещей Марк сжег на костре.

Марк представил, как этот зулус от всей души сейчас смеется над ним, схватил винтовку и снова двинулся по следу Пунгуша.

Но, прошагав всего-то сотню ярдов, он остановился. Конечно, Пунгуш несет на себе тяжелую ношу: капкан, влажную шкуру, награбленную добычу. Но идет он размашистым зулусским шагом «минза умхлабати», он «поедает землю» на север такими шагами, что бессмысленно даже пытаться ему подражать, и Марк это прекрасно знал.

Он вернулся к свинцовому дереву и сел, прислонившись к стволу. Злость его утихла, сменившись чувством острого беспокойства: теперь ему придется пятнадцать миль шагать пешком домой, таща на себе седельные сумки и, конечно, рулон сухих шкур, поскольку достоинство не позволяло ему бросить здесь свою скудную добычу.

Вдруг он рассмеялся беспомощным и безнадежным смехом; плечи его тряслись от хохота, пока по щекам не потекли слезы и не заболел живот.

– Ну, Пунгуш, – проговорил он сквозь смех ослабевшим голосом, – погоди, отплачу тебе тем же самым.

После полуночи пошел дождь, скоро превратившийся в настоящий ливень; он скоро кончился, но этого хватило, чтобы Марк успел промокнуть насквозь, а тяжелые капли прибили траву.

Потом поднялся прохладный ветерок, надоедливый и противный, как старая жена. Мокрая трава насквозь промочила сапоги, они хлюпали при каждом шаге и натирали ноги; сигареты превратились в желтую кашу из табака и папиросной бумаги, а шкуры, седло и седельные сумки резали плечи; в эту ночь он больше ни разу не засмеялся.

В предрассветных сумерках скалы Чакас-Гейт казались фиолетовыми и гладкими, но едва солнце жаркими губами коснулось их вершин, они вдруг загорелись ярко-розовым и красновато-коричневым пламенем. Однако Марк, который уже с трудом тащился под грузом ноши, так измотался, что не мог оценить эту природную красоту; кроме усталости, он вообще почти ничего не чувствовал.

Выйдя из леса на берег Бубези, он остановился как вкопанный.

Не веря самому себе, Марк принюхался, и вдруг потребности тела, прибитые усталостью, ожили: рот наполнился густой слюной, в пустом желудке начались спазмы. Такого прекрасного запаха он никогда в жизни еще не обонял: это была несравненная, медленно затвердевающая в скворчащем жиру, зажаренная с ветчиной яичница. Нет-нет, не может быть, это всего лишь плод воображения от крайней усталости, ведь в последний раз он ел ветчину полтора месяца назад.

Но потом и слух его стал выделывать номера: вдруг послышались удары топора о дерево и негромкие мелодичные голоса переговаривающихся зулусов. Он поднял голову и стал пристально всматриваться сквозь деревья туда, где находилась старая стоянка под дикими смоковницами.

А там виднелся конус новенького белого брезента – офицерской круглой палатки, разбитой возле его грубо крытого соломой односкатного шалаша. Весело горел костерок, возле которого суетился Хлуби, старый зулус и превосходный повар, а подальше, за пламенем костра, в раскладном брезентовом кресле с удобством расположилась дюжая фигура самого генерала Кортни, критически наблюдающего, правильно ли ему готовят завтрак.

Он поднял голову и увидел стоящего на опушке Марка, насквозь промокшего, с головы до ног грязного, как беспризорник. Генерал широко улыбнулся своей обаятельной мальчишеской улыбкой.

– Хлуби, – обратился он к повару на зулусском, – еще четыре яйца и фунт ветчины.

Энтузиазм и неуемная энергия Шона Кортни послужили той пламенной движущей силой, которая превратила следующую неделю в один из самых памятных эпизодов в жизни Марка. Он всегда будет помнить Шона таким, каким тот был в эти дни, а особенно его безудержный хохот, когда он слушал горестный рассказ Марка об отчаянном положении, в котором он оказался, столкнувшись с Пунгушем, а потом, все еще посмеиваясь, позвал своих верных зулусов и пересказал им эту историю, приукрашивая ее собственными замечаниями, и те тоже хохотали и веселились до упаду, при этом старый толстый Хлуби опрокинул сковородку с яйцами; его огромный живот подпрыгивал, словно мячик, а круглая, как пушечное ядро, совершенно белая от седины голова неудержимо раскачивалась из стороны в сторону.

Марк, изголодавшийся на сушеном мясе и бобах, набросился на поистине сказочные яства, которые выходили из-под огромных, как две лопаты, рук Хлуби с розовыми ладонями. Его поражало, с каким блеском Шон Кортни бросил вызов трудностям жизни в африканском буше, захватив с собой все, что нужно, от полноразмерной сидячей поясной ванны до портативного холодильника со льдом, который работал на керосине и в жаркие дни выдавал холодное пенное пиво сколько душе угодно.