Уилбур Смит - Падение с небес

При каждом толчке, когда копыта Саладина ударяли в твердую землю, огромный зад Дерека Ханта, плотно обтянутый белыми бриджами, трясся в седле, как желе.

Две лошади аргентинской породы мчались по полю наперерез, их красивые смуглокожие всадники с посадкой офицеров-кавалеристов приближались с огромной скоростью и что-то возбужденно кричали по-испански. Дерек оскалил зубы под блестящими от пота рыжими усами, увидев, что мяч по длинной отвесной кривой уже летит к земле.

– Господи Исусе! – процедил один из стоящих на ступеньках членов клуба. – Уродливей лошади нет во всем христианском мире.

Он поднял бокал с розовым джином, приветствуя Саладина.

– Тот, кто сидит на ней, не лучше, – согласился стоящий рядом щеголь. – Бедные испашки от одного его вида должны попадать с лошадей.

Саладин и аргентинский первый номер одновременно оказались там, куда упал мяч. Аргентинец приподнялся в седле, чтобы перехватить мяч, и над черной ниточкой усиков сверкнули белые зубы; загорелые мышцы руки напряглись, чтобы нанести удар справа, а его гладенькая красавица-лошадка, ловкая и проворная, как хорек, влетела на линию броска.

Но тут случилось нечто неожиданное. Никто и не заметил, как толстопузый, неповоротливый Дерек Хант то ли тронул поводья, то ли коснулся боков Саладина пятками, но только громадный конь вильнул крупом, и аргентинская красавица отлетела от него, словно ударившись в гранитную скалу, а ее всадник так и сиганул через голову лошади. Казалось бы, только что уверенно красовался в седле, а уже через секунду парит над полем, растерянно молотя по воздуху руками, как ветряная мельница, а потом тяжело шмякается на землю, поднимая облако красной пыли, переворачивается на колени и истерически вопит, выкрикивая бессильные протесты судье и Небесам.

А Дерек слегка наклонился, раздался негромкий удар бамбуковой клюшки, спокойный, даже, можно сказать, кроткий такой ударчик, и мячик покорно шлепнулся впереди лениво кивающего головой Саладина.

Подпрыгнув раз и другой, мячик послушно лег под следующий легкий удар и весело поскакал дальше по полю. Аргентинский четвертый номер с плавной грацией атакующей львицы сорвался с места справа, и по открытому полю прокатился ободряющий рев толпы, которая одобряла его смелый вызов. Четвертый номер мчался, отчаянно выкрикивая дикие испанские ругательства, глаза его пылали от возбуждения.

А Дерек спокойно переложил клюшку в левую руку и ловко направил подпрыгивающий беленький мячик на правую от себя сторону, заставив аргентинца увеличить угол перехвата.

Поравнявшись с мячиком, Дерек взмахнул клюшкой и нанес резкий удар – мячик взвился высоко в воздух над головой аргентинца.

– Ха! – негромко сказал Дерек и тронул пятками Саладина.

Саврасый некрасивый гигант, вытянув шею, рванулся вперед, а Дерек слегка пошевелился в седле, принимая более удобную для себя и лошади позу.

Он пронесся мимо словно окаменевшего аргентинца, оставив его далеко позади, и настиг мячик. Удар! Удар! Еще удар! И мяч попал точно посередине между короткими штангами ворот. А Дерек спокойно развернулся и потрусил обратно к лицевой линии поля.

Усмехнувшись так, что его живот подпрыгнул, Дерек перекинул одну ногу через шею Саладина и соскользнул на землю, и лошадь сама побежала к конюхам.

– На следующий тайм я возьму Сатану! – крикнул он хриплым, пропитым голосом.

Сторма Кортни увидела, что он направляется к ней, и сразу поняла, что сейчас произойдет. Она попыталась встать, но неуклюжее тело плохо слушалось, большой живот тянул вниз, как якорь.

– Ну-ка, поцелуй меня, бедолагу! – крикнул Дерек, обнимая ее длинной лапищей, рыжеволосой и красной, как вареный рак.

Пот на его лице, холодный как лед, размазался по ее щеке, от него несло пивом и лошадью. Раскрыв губы, Дерек присосался к ней на глазах у Ирен Лечарс и еще четырех подруг с мужьями, на глазах ухмыляющихся конюхов и сидящих на веранде членов клуба.

В отчаянии у Стормы мелькнула мысль, что еще секунда – и ей сделается дурно. К горлу подступила кислая тошнота, сейчас на глазах у всех ее вырвет.

– Дерек, что ты делаешь… в моем положении! – лихорадочно прошептала она.

Но он крепко держал ее одной рукой, а другой схватил бутылку пива, которую на серебряном подносе подставил ему официант в белоснежной курточке, и, презирая стаканы, припал губами прямо к горлышку.

Она попыталась освободиться, но силы были неравны, и он с легкостью удерживал ее, небрежно прижимая к себе…

– Ну поцелуй же меня, бедолагу! – снова проорал Дерек, громко отрыгнув прорвавшийся наружу воздух.

И все засмеялись, прямо как придворные над шуткой короля. Старый добрый Дерек. А что, имеет право, ему закон не писан… эх, старина Дерек!

Он отставил пустую бутылку.

– Храни, пока я не вернусь, женушка! – захохотал Дерек.

Красной лапищей со сбитыми костяшками он схватил Сторму за грудь и больно сжал ее. От унижения и ненависти она ощутила холод, дрожь и слабость.

У нее и прежде много раз бывали задержки, и Сторма не очень обеспокоилась, пока это не случилось и на второй месяц и в ежедневнике не появился еще один пропуск. Она хотела было рассказать об этом Марку, но как раз в тот день они и поссорились. Сторма все-таки надеялась, что все само собой рассосется, но проходили недели, и случившееся предстало перед ней во всей своей чудовищной грандиозности, как ни пыталась она спрятаться в своем замке из золота и слоновой кости. Такое нередко случалось с другими девушками, обыкновенными, простыми работницами, но только не со Стормой Кортни. Такие, как Сторма, живут по иным правилам.

Когда сомнений совсем не осталось, Сторма прежде всего подумала про Марка Андерса. Страх острыми колючками впился в ее сердечко, и ей сразу захотелось броситься к нему, обвить руками его шею, припасть к его груди. Но присущая всем Кортни упрямая и необузданная гордость подавила этот порыв. Не она к нему, а он должен прийти к ней. Она твердо решила, что это он должен явиться и принять ее условия, – она не собирается менять правила, которые сама для себя придумала. Но при одной мысли о Марке, даже в ее душевном смятении, сердце Стормы сжималось, ноги дрожали и все тело слабело.

Когда в первый раз Сторма ушла от Марка, она каждую ночь беззвучно плакала – и вот теперь плакала тоже. Узнав, что в потаенных глубинах ее организма растет его ребенок, она тосковала по нему еще больше. Но извращенная, уродливая гордыня вцепилась в нее, как бульдог, и не желала ослабить своей хватки. Сторма даже не сообщила Марку о своем положении. «Не надо меня дразнить, Марк Андерс!» – предупреждала она его.

А он не послушался. За такое своеволие она возненавидела его, то есть именно за то, за что и полюбила. И теперь уже не могла пойти ему навстречу.