Уилбур Смит - Падение с небес

Естественно, выделялся голос Дерека, громче и резче других:

– Карамба! За мной, парни! Надрал вам задницы на поле, теперь напою до полусмерти! Сюда, проходите, гордость Аргентины…

Послышались крики, топот множества ног по парадной лестнице.

Сторма пластом лежала на спине, уставившись на потолочных лепных купидонов. Хотелось куда-нибудь скрыться; Сторму охватило бессмысленное, паническое желание вскочить и бежать. Но бежать было некуда.

После свадьбы она три раза разговаривала с матерью, и всякий раз разговор для обеих проходил мучительно.

«Ну почему ты нам ничего не сказала? Возможно, папа смог бы понять, простить…»

«Девочка моя, дорогая, если бы ты только знала, какую свадьбу он собирался тебе устроить! Он так гордился тобой, а ты его даже на венчание не пригласила».

«Ему нужно время, чтобы оправиться, Сторма. Я делаю для тебя все, что могу. Ох, да пусть был бы кто угодно, только не Дерек Хант… Ты же знаешь, как папа к нему относится».

Да, бежать некуда… Она тихо лежала, охваченная леденящим ужасом, пока на лестнице и в коридоре не послышались тяжелые нетвердые шаги. Дверь распахнулась.

Он даже не переоделся, войдя в тех же сапогах для верховой езды. Зад бриджей обрел коричневый цвет от седельной смазки, мотня, как грязная пеленка, свисала чуть ли не до колен, на рубашке красовались соленые круги высохшего пота.

– Просыпайся, старушка! Самое время мужу исполнить супружеский долг.

Он стал раздеваться, бросая одежду на пол.

Его огромный белый живот кудрявился рыжей растительностью. Тяжелые плечи изрыты ямочками и рубцами от заживших чирьев и фурункулов. Он был массивен, силен, толст, нечуток и черств, как сосновый сук.

– Как насчет поцелуйчика для бедолаги? – хрипло загоготал он, залезая в постель.

Неожиданно ей вспомнился Марк Андерс, каким она видела его на поляне, его стройная, ладная фигура с крепкими молодыми мышцами, вся в пятнах солнечных лучей.

С болью и ужасом в сердце Сторма думала о том, что она потеряла, вспоминала его красивую голову, изящную линию твердых губ, высокий лоб и ясные глаза поэта.

Кровать просела под тяжелым телом мужа, и, предвкушая близкие страдания, она едва не вопила от отчаяния.

За завтраком Дерек Хант любил выпить коктейль под названием «черный бархат» из шампанского с крепким ирландским пивом, смешанных в особой хрустальной чаше для пуншей. Он всегда смешивал шампанское «Боллинджер» урожая 1911 года и пил свой напиток из высокой оловянной кружки.

Дерек предпочитал плотный завтрак, и сегодня ему приготовили яичницу-болтунью, копченого лосося по-шотландски, почки со специями, грибы и большой, хорошо прожаренный кусок мяса – все на одной тарелке.

Несмотря на то что глаза его покраснели и слезились после ночной попойки, а лицо приняло багровый оттенок восходящего солнца, он был весел, благодушен, говорил громко, гоготал над собственными шутками и, перегибаясь через стол, тыкал в Сторму толстым большим пальцем, похожим на кусок вареного омара, чтобы подчеркнуть смысл своих слов.

Она дождалась, когда он взял чашу для пуншей и перелил остатки «черного бархата» в оловянную кружку.

– Дерек, я хочу развестись с тобой, – негромко сказала она.

Он и бровью не повел, с прежней улыбкой глядя, как последние капли падают в кружку.

– Испаряется, зараза… или в чаше дыра, – пропыхтел он, потом весело загоготал. – Понимаешь? В чаше дыра! Ну-ну… Да и хрен с ней!

– Ты слышал, что я сказала? Ты что, не хочешь отвечать?

– А чего тут отвечать, старушка. Договор дороже денег. У твоего щенка будет имя, а я получаю свое.

– Ты всегда получал, сколько хотел, я не отказывала, – тихо, смиренным голосом проговорила Сторма. – Неужели ты меня не отпустишь?

– Здрасте! – Дерек уставился на нее поверх своей кружки; усы его ощетинились, широко открытые красные глаза смотрели с искренним изумлением. – Ты что, серьезно думаешь, что интересуешь меня как женщина? Да этого добра у меня сколько угодно, в темноте вы все одинаковы, – он фыркнул и от души рассмеялся. – Послушай, старушка, неужели ты считаешь, что я купился на твои лилейные сиськи?

– А на что же тогда? – спросила она.

– Мало ли на что, причин может быть сотня, – ответил он, проглатывая изрядную порцию яичницы с почками. – Но каждая имеет отношение к банковскому счету генерала Кортни.

– К папиным деньгам? – вытаращила на него глаза Сторма.

– Наконец-то догадалась, – ухмыльнулся он. – Умница, получи пятерку.

– Но… но… – Она с растерянным видом развела руками. – Я не понимаю. Тебе же и так денег девать некуда.

– Все в прошлом, старушка… когда-то – да, согласен, но это было давно, – он снова радостно загоготал. – Две любвеобильные жены, двое судей, которые нас разводили, черствых, как сухари; семеро спиногрызов, сорок лошадок для поло, друзья с вечно протянутой рукой; камни на дороге, где их быть не должно… А еще алмазные копи, где нет алмазов, дома, которые вечно рушатся, плотина, вздумавшая прорваться, иссякшая золотая жила, скот, который заболел и издох, близорукие адвокаты, не разбирающие мелкого шрифта… Вот так и уходят денежки, как вода между пальцев!

– Я тебе не верю, – сказала потрясенная услышанным Сторма.

– Про денежки я всегда говорю серьезно, – усмехнулся он. – Это один из моих принципов: когда речь идет о деньгах, шутки в сторону. Впрочем, наверно, это все-таки единственный мой принцип, – сказал он и снова ткнул в нее пальцем. – Мой единственный принцип, поняла? Я на мели, разорен абсолютно, честное слово. Твой папочка – последняя надежда, старушка, так что, боюсь, тебе придется с ним поговорить. Последняя, понятно? Бедным надо помогать, надо жалеть их, неужели не понимаешь?

Марк постучал в парадную дверь, но ему никто не ответил, и он, облегченно вздохнув – с души словно камень свалился, – собрался уже уходить, но спохватился, когда понял, что просто струсил. Поэтому спрыгнул с веранды и направился вокруг дома.

Жесткий воротничок натирал шею, пиджак жал под мышками и казался одеждой странной и неестественной; он то и дело поводил плечами и совал за воротничок палец. Марк пробрался на кухонный двор. Он уже пять месяцев не носил городской одежды и не ступал по мощеному тротуару – даже женские голоса с кухни показались ему незнакомыми. Он остановился и прислушался.

На кухне находилась Марион Литтлджон, а с ней и сестрица. Живость и модуляции их веселого щебета доставили ему огромное удовольствие, он слушал их словно в первый раз.

Марк постучал в кухонную дверь, и голоса смолкли. К двери подошла Марион.

На ней был веселенький полосатый передничек, а голые руки чуть не по локоть покрывала мука. Волосы она зачесала вверх и перевязала ленточкой, но отдельные прядки выбились, падая на лоб и шею.