Уилбур Смит - Падение с небес

– А как же работа, а, старик? Не могу же я все вот так бросить и уйти…

– Тебе что, нравится твоя работа? – тихо спросил Марк. – Неужели продажа машин – это все, что нужно твоей душе?

– Минуточку! – в лице Дики появилось беспокойство. – При чем здесь «нравится не нравится»? Работать никому не нравится, не согласен? Но как же можно жить без работы? И считай, тебе повезло, если ты нашел что-то такое, что умеешь делать хорошо и можешь честно заработать монету… и ты это делаешь, вот и все.

– Ну, не знаю, – задумчиво сказал Марк. – Вот ты скажи мне, Дики, только честно, что для тебя важнее: монета или доброе чувство вот здесь, у тебя в груди?

Дики изумленно уставился на него с открытым ртом, демонстрируя наполовину пережеванный рис.

– А я там ощущал себя чище и лучше, – продолжал Марк, вертя в руках кружку. – Там нет для тебя ни начальников, ни клиентов, не надо суетиться, стараться заработать побольше. Не знаю, Дики… там я чувствую себя человеком, значимым в этом мире.

– Значимым? – Дики громко проглотил неразжеванную еду. – Значимым, говоришь… А ты знаешь, старик, что все они, как и мы с тобой, продают на улицах сушеное мясо, девять пенсов пучок?

Он запил рис добрым глотком пива, а затем вытер пену носовым платком из нагрудного кармана.

– Послушай совета старого волка: когда читаешь вечернюю молитву, не забудь поблагодарить Господа за то, что Он сделал тебя хорошим продавцом автомобилей, что ты нашел эту работу. И продолжай это делать, сынок, делай и ни о чем больше не думай, иначе свихнешься.

Дики проговорил это с таким видом, словно хотел сказать, что разговор закончен и говорить тут больше не о чем. Потом наклонился и открыл стоящий на полу возле стула портфель.

– На вот, – сказал он, – это тебе.

Он протянул с дюжину толстых синих конвертов, подписанных аккуратным женским почерком Марион Литтлджон; синий цвет, как объяснила ему девушка раньше, означает неувядающую любовь. Был также счет от портного на оспариваемые Марком двенадцать шиллингов и шесть пенсов, которые якобы Марк не доплатил. Обнаружился еще один конверт из бумаги под мрамор светло-бежевого цвета, с дорогой муаровой отделкой, украшенный геральдическими знаками и подписанный твердым, исполненным достоинства почерком – и без адреса.

Марк повертел его в руках, посмотрел с обратной стороны, внимательно изучил герб, оттиснутый на толстой сургучной печати, что скрепляла клапан.

Дики молча наблюдал, как он вскрывает конверт, потом наклонился и беззастенчиво заглянул, пытаясь прочитать, что там написано, но Марк облегчил ему задачу и бросил письмо перед ним на стол.

– Приглашение на полковой обед, – сказал он.

– Значит, еще успеешь, – отозвался Дики. – Шестнадцатого, в пятницу. – Он изменил голос, подражая полковому вахмистру: – Точно в два ноль-ноль! Форма одежды парадная, со всеми регалиями! Награды повесишь справа, и считай, что тебе повезло, скотина: за тебя заплатил большой начальник, сам генерал Кортни собственной благородной персоной. Шагай, мой мальчик, пей его шампанское и стащи у него сигарок. Угостишь нас, простых работяг.

– Думаю, я пропущу это дело, – пробормотал Марк. И чтобы лишний раз не искушать Дики, сунул письма Марион во внутренний карман.

– Ты там совсем свихнулся в своем буше; тебя, наверно, хватил солнечный удар, парень, – печально объявил Дики. – Подумай о трех сотнях потенциальных владельцев «кадиллаков», сидящих с тобой за одним столом, пьяных в сосиску и дымящих дармовыми сигарами. Перед тобой целая аудитория слушателей. Выпьешь с таким и предлагай ему «кадиллак», особенно когда они совсем обалдеют от речей.

– А ты во Франции воевал? – спросил Марк.

– Не-е, во Франции не был, – ответил Дики, и лицо его изменилось. – В Палестине был, в Галлиполи и тому подобных солнечных странах.

Он предался воспоминаниям, и глаза его потемнели.

– Тогда ты должен понять, почему мне неохота тащиться в Старую крепость, вспоминать там весь этот ужас, – сказал Марк.

Дики испытующе посмотрел ему в лицо. Он мнил себя знатоком человеческой натуры, который по лицу человека способен узнать, что у него творится в голове. Он считал это необходимым качеством хорошего специалиста по продажам. И теперь был удивлен, что не заметил раньше, насколько Марк изменился. Глядя на него, Дики понял, что Марк приобрел некое новое качество, словно в нем открылись новые запасы прочности, в характере проступили черты решительности – такое бывает далеко не у каждого мужчины в жизни. Рядом с Марком он вдруг почувствовал собственную незначительность, и хотя это чувство оказалось не лишено зависти, но в нем не содержалось ни капли злобы. Он видел перед собой человека, который идет своим путем и к своей цели, на что он сам не способен, ведь, чтобы ступить на этот путь, человек должен обладать львиным сердцем. Ему вдруг захотелось протянуть Марку руку и пожелать доброго пути, но вместо этого он заговорил тихо и серьезно, сбросив обычную для него маску человека легкомысленного и бесцеремонного:

– Советую тебе хорошенько подумать, Марк. Генерал Кортни лично приходил ко мне… – И он подробно рассказал о визите Шона Кортни, о том, как он рассердился, узнав, что Марка уволили якобы по требованию его дочери. – Он настоятельно просил тебя быть на этом обеде и говорил об этом серьезно и от чистого сердца.

У ворот Марк показал приглашение, и его пропустили сквозь массивные каменные крепостные бастионы.

На деревьях, высаженных вдоль дорожки, что вела через сад к крепости, светились цветные фонарики и гирлянды. При взгляде на них на душе становилось легко, словно в карнавальную ночь, и это чувство как-то не очень вязалось с атмосферой грозной цитадели, которая помнила времена британской оккупации, осаду, войны с голландцами и зулусами; да, многие воины империи перебывали здесь по самым разным поводам.

Впереди и позади него по дорожке шагали и другие гости, но Марк старался держаться в стороне. Он чувствовал себя неловко в смокинге, взятом напрокат у владельца ломбарда, когда он забирал обратно свои награды. Этот смокинг успел позеленеть от времени и имел весьма почтенный вид, местами со сквозными отдушинами в результате деструктивной деятельности моли. В плечах он оказался узковат, в талии – слишком широк, а коротковатые рукава и брюки оставляли на всеобщее обозрение торчащие манжеты рубашки и носки. Но когда он указал на эти обстоятельства владельцу ломбарда, тот предложил пощупать подкладку из чистого шелка и снизил цену за прокат до пяти шиллингов.

С несчастным видом он присоединился к веренице других обладателей смокингов на ступенях манежа и, когда настала его очередь, предстал перед шеренгой встречающих.