Уилбур Смит - Падение с небес

На следующем сборе полка еще не совсем привыкший к скорости, с какой происходят события в мире, которым правит Шон Кортни, Марк обнаружил, что он уже младший лейтенант и на нем офицерская форма, включая портупею и яркие звездочки, по одной на каждом погоне. Он ожидал встретить от братьев-офицеров зависть, враждебность или как минимум снисходительно-высокомерное к себе отношение, но вышло так, что, когда на него возложили командование учебной стрельбой, это оказалось встречено всеобщим восторгом.

Среди домашних Шона положение Марка поначалу тоже прояснилось не сразу. Он трепетал перед хозяйкой дома в Эмойени, перед ее зрелой красотой и спокойной расторопностью. В первые две недели она обходилась с ним сдержанно, но учтиво, обращалась к нему «мистер Андерс», и любая ее просьба неизбежно сопровождалась словами «пожалуйста» и «благодарю вас».

Когда генерал вместе с Марком находились в Эмойени в обеденное время, еду Марку слуга приносил на серебряном подносе прямо в библиотеку. А вечером, попрощавшись с генералом, он садился на купленный им старенький мотоцикл и с треском мчался вниз по склону холма в душную котловину, в которой лежал город, к своему кишащему паразитами жилищу на Пойнт-роуд.

Руфь Кортни наблюдала за Марком даже еще более проницательным взглядом, чем ее муж. Если бы он хоть в чем-то не соответствовал ее стандартам, она без всяких сожалений употребила бы все свое влияние на мужа, чтобы немедленно отправить его на все четыре стороны.

Однажды утром, когда Марк работал, в библиотеку из сада зашла Руфь с только что срезанным букетом цветов.

– Простите, если я вам помешала, – сказала она и стала устраивать букет в серебряной вазе, стоящей посередине стола. Первые несколько минут она работала молча, но потом завела с Марком непринужденный разговор о том о сем, незаметно выспрашивая подробности его быта: где он спит и где питается, кто ему стирает белье, и, получив искренние ответы, пришла в ужас, хотя виду не подала.

– А почему бы вам не приносить грязное белье сюда, его могли бы стирать заодно с нашим.

– Вы очень добры, миссис Кортни, – ответил Марк. – Но я не хотел бы стать для вас обузой.

– Какая чепуха, у нас ведь работают две прачки, они только стирают и гладят, больше ничем не заняты.

Даже Руфь Кортни, одна из первых леди Наталя, все еще известная красавица, несмотря на то что ей уже было далеко за сорок, не смогла устоять перед естественной привлекательностью Марка. Тем более что к его природному обаянию добавлялось благотворное действие, которое появление Марка в доме оказало на ее мужа.

За последние несколько недель Шон даже помолодел, выглядел веселее и беззаботнее, чем прежде, и, глядя на него, она понимала, что это случилось не только потому, что с его плеч свалился груз тяжелой рутинной работы. Этот мальчик делился с ним энергией и живостью своей молодости, свежестью мысли, энтузиазмом по отношению ко всем проявлениям жизни, которые, казалось бы, слегка утратили новизну и привлекательность.

По обычаю час перед сном супруги проводили вдвоем в будуаре Руфи. Шон в стеганом халате сидел развалившись в кресле, курил свою последнюю сигару и смотрел, как она причесывается и укладывает волосы на ночь, мажет лицо кремом. Они обсуждали дневные события, и Шон с удовольствием любовался ее все еще стройной, грациозной фигуркой, облаченной в тонкий шелковый ночной наряд, прислушивался к пробуждающемуся желанию и с нетерпением ждал минуты, когда она отвернется от зеркала, в котором видела его отражение, встанет и, протянув ему руку, поведет в спальню с огромной кроватью под бархатным балдахином на четырех столбиках и с кисточками.

Три или даже четыре раза за несколько недель, с тех пор как у них появился Марк, Шон ронял замечания столь радикальные, столь не вяжущиеся с его старомодной, консервативной личностью, что Руфь опускала на колени серебряную расческу и удивленно поворачивалась к нему.

И всякий раз он смущенно смеялся и, защищаясь, поднимал руку – она всегда поддразнивала его.

– Ну хорошо, я знаю, что ты хочешь сказать… Да, я обсуждал эту проблему с юным Марком, – усмехаясь, говорил он. – И мне кажется, этот мальчик говорит здравые вещи.

Однажды вечером, когда Марк работал у Шона уже больше месяца, они с женой сидели, как обычно, вдвоем и молчали.

– Послушай, – вдруг заговорил Шон, – я вот все думаю про Марка… он ничем не напоминает тебе Майкла?

– Я как-то не обращала внимания… да нет, не думаю.

– Нет, я не про внешность. Я про то, как он рассуждает, мыслит.

Холодная темная волна застарелой тяжелой печали нахлынула на нее. Ведь она так и не подарила Шону сына. Это было единственное, что омрачало во всем остальном светлые годы их совместной жизни. Плечи ее опустились, словно на них навалился немалый груз, она посмотрела на себя в зеркало и увидела в своих глазах чувство вины за собственную несостоятельность, за то, что она не смогла оправдать его надежд.

Но Шон ничего не заметил и радостно продолжил:

– Знаешь, я жду не дождусь февраля. Мне кажется, Гамильтон очень расстроится, когда мы отберем у него большой серебряный кубок. Марк изменил настрой всей команды. Все уверены, что теперь они могут победить, когда Марк будет стрелять первым номером.

Она молча слушала и ненавидела себя за то, что не смогла дать ему того, чего он так страстно желал. Бросила быстрый взгляд на маленькую резную статуэтку бога Тора на туалетном столике. Все эти годы, с тех пор как Шон подарил ей эту вещь, она там и стояла – как талисман плодовитости. Сторму, зачатую в разгар бушующей грозы, назвали в память этого шторма. Шон, бывало, шутил, что у них все в порядке, не хватает только грома и молнии, и подарил ей этого маленького божка.

«Толку от тебя никакого», – горько подумала она и посмотрела в зеркало на свою просвечивающую под тонким шелком фигуру.

«Такое на вид красивое тело и такое, черт возьми, бесполезное!»

Обычно она редко прибегала к столь крепким выражениям, только в минуты, когда на душе кошки скребли. Фигура действительно красивая, а вот еще одного ребенка зачать она так и не смогла. И теперь могла всего лишь доставить ему удовольствие. Руфь резко встала и, не закончив свой вечерний ритуал, подошла к Шону, вынула у него изо рта сигару и не спеша раздавила ее в большой стеклянной пепельнице.

Он удивленно взглянул на нее и хотел уже задать вопрос, но не успел. Она смотрела на него из-под полуопущенных век томным взглядом, губы полуоткрылись, обнажив небольшие белые зубы, на щеках под красиво очерченными скулами выступил румянец.

Шон прекрасно знал, что означает такое выражение на ее лице, о чем оно возвещает. Сердце его замерло – и пустилось в пляс. Обычно они любили друг друга, испытывая чувство глубочайшего сопереживания, которое с годами только росло и крепло, пока не достигло точки полного слияния двух существ, высшей точки единения их жизни и судьбы. Но время от времени, что бывало достаточно редко, Руфь опускала веки, раскрывала вот так губки, на щеках ее появлялся румянец, и то, что происходило потом, было сродни с буйным и ничем не сдерживаемым безумством, что очень напоминало Шону опустошительный разгул стихии.