Уилбур Смит - Падение с небес

Она просунула руку ему под ночную рубашку, длинными ноготками легонько поскребла по животу, и кожа его сразу затрепетала и ожила, а она наклонилась, запустила другую руку ему в бороду и развернула его лицо вверх к себе, а затем поцеловала в губы, просунув глубоко ему в рот тонкий розовый язычок.

Шон застонал и обхватил ее, пытаясь привлечь себе на колени и одновременно распахивая лиф ее ночной рубашки, чтобы освободить ее маленькие остроконечные груди, но она оказалась быстрее и вывернулась из его объятий. Ее розовато-глянцевая кожа светилась под прозрачным шелком рубашки, а обнаженная грудь восхитительно подпрыгивала, когда на длинных стройных ногах она радостно бросилась в спальню, откуда раздался манящий, дразнящий и подстрекающий его смех.

На следующее утро Руфь нарезала большой букет белых и темно-красных гвоздик и принесла в библиотеку, где уже сидел и работал Марк Андерс. Он сразу же встал, и, отвечая на его приветствие, она пытливо вгляделась ему в лицо. Прежде она как-то не отдавала себе отчета, насколько он красивый мужчина, и теперь увидела, что это лицо и в старости останется не менее привлекательным, чем сейчас. Приятные черты лица, гордо очерченный, крепкий нос. Он был одним из тех счастливчиков, кто только похорошеет, когда у него вокруг глаз появятся морщинки и слегка посеребрятся волосы. Впрочем, до этого ему еще далеко, а пока особенное внимание обращали на себя его глаза.

«Да-да, – думала она, глядя в эти глаза, – Шон прав. Он так же крепок душой и благороден, каким был Майкл».

Устраивая свой букет, Руфь исподтишка разглядывала его. Потом, закончив возиться с вазой и отступив на шаг, чтобы полюбоваться своей работой, заговорила, тщательно подбирая слова.

– Марк, вы не ходите пообедать с нами на террасе? – спросила она, не глядя на него и намеренно произнеся его имя вместо обычного обращения «мистер Андерс». – Если, конечно, не предпочитаете, как всегда, кушать здесь.

Когда Марк вышел на террасу, Шон оторвал взгляд от газеты и, не меняя выражения лица, быстро посмотрел на него. Руфь легким жестом указала на стул прямо напротив генерала, который немедленно снова погрузился в газету и сердито стал читать им вслух передовую статью, интонацией голоса выделяя отдельные слова и высмеивая автора. Потом скомкал газету и бросил ее рядом со стулом.

– Этот дурак, черт бы его побрал, несет совершенный бред! Его надо засадить в сумасшедший дом.

– Понимаете, сэр… – деликатно начал Марк.

Руфь беззвучно вздохнула от облегчения – она ведь не предупредила мужа, что за столом с ними будет кто-то еще, но эти двое мгновенно вступили в глубокую дискуссию.

Подали основное блюдо.

– Займись цыпленком, Марк, а я разделаюсь с уткой, – сказал Шон.

И оба принялись резать птицу, одновременно продолжая спорить, словно члены одной семьи, и Руфь прикрыла салфеткой улыбку, когда Шон с недовольным видом уступил, признав свое поражение перед своим юным оппонентом.

– Я не говорю, что ты прав, конечно, но если это так, то как ты объяснишь тот факт, что…

И он снова бросился в атаку, зайдя уже с другой стороны, и Руфь обернулась к Марку, чтобы послушать, как ловко и находчиво он защищается. Слушая, она еще больше поняла, почему Шон выбрал себе в помощники именно его.

Когда перешли к кофе, Марк наконец узнал, почему он до сих пор не встретился со Стормой.

– Утром не было от Стормы письма? – спросил Шон, вдруг повернувшись к Руфи. Она отрицательно покачала головой. И он продолжил: – Эта нахальная девчонка совсем отбилась от рук. Надо поучить ее хорошим манерам. Почти две недели от нее не было ни строчки. Где они сейчас должны находиться?

– В Риме, – ответила Руфь.

– В Риме! – проворчал Шон. – Окруженные толпой бездельников, которые так и норовят ущипнуть ее за попку.

– Шон! – возмущенно воскликнула Руфь.

– Прошу прощения, – слегка смутившись, извинился он, но тут же озорно усмехнулся. – Ну да, насколько я ее знаю, она небось еще и сама подставляет, чтобы удобнее было щипать.

В тот вечер Марк сел писать письмо Марион Литтлджон и тут вдруг понял, как одно упоминание имени Стормы Кортни целиком изменило его отношение к девушке, на которой он должен был жениться. Да и Шон Кортни ненароком взвалил на его плечи такой груз работы, что письма к Марион перестали для него являться ежедневным ритуалом, и порой проходила неделя, пока он садился в очередной раз ей ответить.

Ее же письма приходили с неизменной регулярностью и оставались такими же теплыми, но он понял, что отнюдь не бремя работы заставляло его постоянно откладывать следующую встречу с ней. И вот теперь он сидел, покусывая кончик ручки до тех пор, пока не расщепил деревяшку, и подыскивал подходящие слова в ожидании прилива вдохновения. Ему ужасно трудно было писать, подбирая цветистые фразы о бессмертной любви на каждой странице; каждая следующая пустая страница пугала его, как пустыня Сахара, которую он должен пересечь.

«В следующие выходные мы едем в Йоханнесбург участвовать в ежегодных соревнованиях по стрельбе на Кубок Африки», – написал он и задумался, что еще можно высосать из этой информации, чтобы хватило как минимум на страницу.

Марион Литтлджон пребывала в прежней его жизни, которую он оставил, пройдя через ворота Эмойени. Он наконец признал это, но чувство вины перед девушкой повергало его в уныние; он пытался подавить его и продолжать письмо, но иные образы сами вставали перед ним, и самый сильный из них – портрет Стормы Кортни, веселой и утонченной, поразительно красивой и недостижимой для него, как звезды на небе.

Кубок Африки, стоящий на полированной эбонитовой подставке, в высоту достигал почти двух третей человеческого роста. Слуги драили его три дня, пока не достигли блеска, приемлемого для генерала Кортни, и теперь кубок украшал фуршетный стол, возвышаясь над пирамидой из желтых роз.

Буфет был устроен в вестибюле перед главным танцевальным залом, и оба помещения заполняли сотни гостей, которых пригласил Шон Кортни, чтобы отметить свой триумф. Он пригласил на праздник даже полковника Гамильтона, командира кейптаунских горцев, вместе со всеми старшими офицерами, предоставив им для путешествия каюты первого класса лайнера пароходной компании «Юнион касл».

Гамильтон прислал короткую записку, где в четырех строках, не считая адреса и ритуальных прощальных фраз, поблагодарил за приглашение и ответил вежливым отказом. Прежде, еще с тех пор, как в первый год Англо-бурской войны его подарила сама королева Виктория, кубок хранился в Кейптаунском замке, и холодный ответ униженного Гамильтона никак не повлиял на приподнятое настроение Шона.

Для Марка этот период стал самым напряженным за все время его пребывания в Эмойени. Руфь Кортни все больше доверяла ему, и под ее руководством он проделал огромную работу: готовил приглашения и занимался организацией подвоза еды и напитков.