Дарья Иволгина - Новгородская ведьма

— А то! — Флор засмеялся, обнял Бражникова. — Ты ведь сам меня учил пару раз, помнишь?

— Учил? За ухи тебя, что ли, я тягал? — Бражников весьма искусно сделал вид, что не может припомнить. Он действительно кое-что Флору с Лавром рассказывал о сложном мореходном искусстве. Было это несколько лет назад, забыть мудрено — хорошие попались ребята. Бражников хоть и ругал их в глаза, но за глаза очень хвалил.

Флор улыбался теперь от уха до уха. У него поднялось настроение. В море с добрым попутчиком всегда лучше. На случай шторма знаешь: рядом есть второй корабль. Есть шанс, что подберут, если останешься жив и за бортом. Англичанин, хоть и хочет выиграть пари, но человек хороший.

— На что будем спорить? — поинтересовался Флор. — У тебя какая-нибудь корысть есть, а?

Кроуфилд не стал отрицать.

— О, моя корысть весьма велика. Я хочу, чтобы ты, если проиграешь, перешел ко мне «пилотом».

— Как я могу? — удивился Флор. — Я ведь судовладелец. У меня собственный корабль.

— Да? Кроуфилд забавно поднял брови. — Я что-то не заметил. Где он?

Флор расхохотался.

— Вот скоморох! Тебя бы Недельке показать.

Сохраняя совершенно невозмутимый вид, Кроуфилд сделал вид, что разыскивает вокруг себя корабль Флора.

Дядя Ляпун глядел весьма неодобрительно. Ему не нравилось, что англичанин держится так уверенно.

— Нет уж, — сказал Флор, отсмеявшись, — давай лучше спорить на деньги.

— На четверть выручки, — сказал Кроуфилд быстро.

— Моя выручка будет больше твоей, — заметил Флор. — 　Это нечестно.

— О, ты хочешь мне предложить более честно? — осведомился англичанин.

— Если выиграешь ты, следующий рейс я делаю для тебя, — сказал Флор. — А если выиграю я, то ты со своей кравеель делаешь следующий рейс для меня.

— О, это очень азартно! — воскликнул англичанин. — Мне не остается ничего другого, как только согласиться.

И он торжественно отбыл на своей шлюпке, сопровождаемый чрезвычайно важным Тимофеем Бражниковым, который всем своим видом демонстрировал полную уверенность в грядущем успехе.

Флор проводил шлюпку глазами и следил за ней, пока она не ткнулась в борт «Екатерины», откуда тотчас спустили лестницу. На «Святой Анне» лестницы были полностью пеньковые, а на «Екатерине», как заметил Флор, веревочные с деревянными перекладинами.

— Затеял ты, Олсуфьич, глупое дело, — осуждающе произнес дядя Ляпун.

— Знаешь, дядя Ляпун, — отозвался Флор, — я и сам понимаю, что нет тут большого ума. Но что поделаешь! Этот англичанин нравится мне. И лучше нам с ним держать друг друга в поле зрения. А я этот… как бы это сказать?

Молчавший доселе Вадим Вершков вступил в разговор:

— Ты, Флор, самый настоящий экстремал.

Дядя Ляпун плюнул и отошел, а Флор засмеялся и кивнул Вадиму.

— Экстремал! Вот ведь слово придумали басурмане… Нужно будет Кроуфилду сказать.

— А где ты с ним познакомился? — спросил Вадим.

— Да он же говорил… Еще когда нас с братом морскому делу учили… — ответил Флор. — Море — оно, брат, очень тесное. Куда ни пойдешь, везде знакомца встретишь. Когда к худу, а когда и к добру.

— У нас тоже так говорят, — кивнул Вадим. — Мол, Ленинград — город маленький. То есть Петербург. Его ведь как морской порт построили, знаешь?

— Интересно, — Флор вернулся к штурвалу, и «Святая Анна» снова побежала по волнам. — Ты рассказываешь про Питер, а я так и вижу его…

— Наши моряки носят красивую одежду с большими воротниками, — сказал Вадим задумчиво. — И еще полосатые рубашки. Чтобы их хорошо было заметно на фоне парусов.

— Это удобно, — согласился Флор. — Боже, сколько всего нужно еще узнать!

Он вздохнул глубоко-глубоко, словно никак не мог насытиться свежим морским воздухом, и посмотрел на небо, туда, где солнце встречалось с туго натянутым парусом.

По лицу молодого новгородца Вадим понял, что тот бесконечно счастлив.

И немного позавидовал. Ну так — самую малость…

Раненому боярину между тем лучше не становилось. Харузина — раз уж он все равно целыми днями читает — обязали сидеть при нем в горнице безвылазно. Сергей и сам никуда не стремился уходить. Во-первых, шататься по Новгороду в одиночку, без Вадима или без Флора, ему не хотелось. Народ здесь драчливый, задиристый, а Харузин — человек сугубо мирный. То есть, пардон, сугубо мирный лесной эльф-менестрель.

Во-вторых, после недавнего приключения с тевтонцами Харузин и сам чувствовал себя довольно нездоровым. Раньше он как думал? Пырнули тебя в бок, полежал в реанимации, потом просто в больнице — и все, готово. Жив-здоров и не нуждаешься в докторов. То есть, в докторах. (Или «…плевать хотел на докторов?») В общем, ясно.

А оказалось, все не так. Заживать-то рана заживает, но остается на теле не только отметина. Тело — оно помнит, что с ним плохо обошлись. Оно как злопамятная сварливая жена — чуть что, напоминает о факте жестокого обращения.

Харузин от этого страдал. Не хотел он становиться калекой до конца дней своих.

Чтобы дурацкие мысли в голову не лезли, засел за эту книгу. А она оказалась поразительной, стоило только разобраться. Это были «подлинники» — практическое руководство для иконописцев.

Одному Богу известно, как книга оказалась в доме Флора и Лавра. Некоторые страницы у нее были поедены мышами, но совершенно очевидно, что произошло это не здесь, а в каком-то другом месте. У Флора мышей не водилось. Две кошки, совершенно дикого и хищного вида, бесшумно патрулировали дом днем и ночью. Их поощряли молоком. До ласки эти животные не снисходили.

Может быть, думал Сергей, книжку утащил разбойник Опара Кубарь. Вдруг он и монастыри грабил? Что вообще о нем известно? Только то, что нам изволили рассказать. А подвиги сего Кубаря вполне могли простираться куда дальше, чем то было открыто пришельцам из будущего. Да ладно, что сейчас-то над этим голову ломать!

Поначалу трудно было разбирать буквы. Они непривычно сливались в одну строку. Пробелов между словами не делали. Да еще сокращения — БГРДЦ, БГ… Постепенно Сергей приучился разбирать. Это было совершенно как когда-то в детстве, когда он посмотрел на железнодорожный вагон, на котором краской было написано «СЗ ОТД ОКТ ЖД» — и вдруг некое озарение посетило его коротко стриженую голову под панамкой, и ему открылось, без единого умственного усилия: «Северо-западное отделение Октябрьской железной дороги»… Вот что означали эти буковки.

Точно так же случилось и сейчас. Затем начали проступать слова, каждое в отдельности, хотя строка по-прежнему представляла собой сплошную лепнину из букв и завитков с листьями, цветами и птичками. Сложные слова потихоньку открывали свое потаенное значение.