Дарья Иволгина - Новгородская ведьма

— Что он еще от тебя хотел? — спросил Флор.

— А? — Она подняла брови. — Ну, разное… Чтобы я его полюбовницей стала! — добавила она вдруг.

Это было неправдой. Наталью действительно несколько раз насиловали, но это делали палачи. Колупаев даже подпрыгнул, услышав это обвинение. А Флор вдруг оскалил зубы.

— Значит, домогался? — спросил он почти радостно. — Это же оскорбление мне, господин Колупаев!

— Она ведьма, — хмуро сказал Колупаев, — ее нельзя оскорбить.

— Ты сперва докажи, что она ведьма! А то ты доказать пытаешься, что она отравительница — да и того не доказал! — возразил Флор. — Сколько ты ее уже терзал? Она до сих пор не призналась!

— Призналась бы — сжег бы, — сказал Колупаев и поглядел на Гвэрлум. Она ответила ему таким же прямым взглядом.

В этом обмене взглядами было нечто интимное, нечто, принадлежащее только им двоим, жертве и палачу, которые долго испытывали друг друга и успели привыкнуть к близости.

Именно тогда, в тот самый миг Флор дал себе страшную ненарушимую клятву Колупаева убить. Убить собственными руками.

Вадим чувствовал близость сильных страстей, настолько сильных, что человеческая грудь их не выдерживала и разрывалась, и вдруг понял: он завидует. Сам он ничего подобного не испытывал. Ужас — да, сострадание — да, возмущенное чувство справедливости — конечно… Но и только. А здесь сплелись в чудовищный клубок любовь, ненависть, обида, гнев, ревность, оскорбленное религиозное чувство, предательство… Этого Вадиму было пока что не понять.

Может быть, потом…

Он осознал внезапно, что напрасно считал себя цельной натурой. Среди раздерганных, нервных питерцев конца двадцатого века — возможно, Вадим Вершков был личностью достаточно цельной, полнокровной. Но здесь он явно «не тянул». И Гвэрлум, Гвэрлум, которую он считал слабой, самовлюбленной — несмотря на очевидные ее достоинства, вроде неординарности, цепкого ума, причудливого характера, — Гвэрлум оказалась сильной и верной! Это, можно сказать, доконало Вадима. «Я ничего не знаю ни о себе, ни о людях», — сказал он мысленно.

— Почему ты ей не веришь? — спросил Колупаева Флор. — Она ведь говорила тебе правду.

— О чем? — прищурился Колупаев.

— Об упырях! О ведьмах, что таятся в лесу под Новгородом! О тех, кто готовит зелья, чтобы приворожить мужчин, наслать бесплодие на женщин, испортить скот, переманить удачу из одного дома в другой… Она говорила тебе об этом?

— Обычные бредни! — отрезал Колупаев.

— Почему ты ей не поверил? — повторил Флор.

— Потому что это вранье, чтобы выгородить себя и тебя! Вот почему, — ответил дьяк. — И тебе я тоже не поверю. Вот у меня есть свидетель ее преступного деяния, — он махнул рукой в сторону Авдея. — Он своими глазами видел, как все произошло…

Авдей кивнул. Он встал, весь дрожа, и показал пальцем на Наталью.

— Она это сделала! Никаких ведьм я не видел, только эту!

— Ты, Назар Колупаев, нанес мне смертельную обиду, — сказал Флор. — Ты невесте моей не веришь. Ты хотел ее чести лишить. Я вызываю тебя на бой.

Колупаев побледнел, так что все его веснушки резко выступили на белой коже.

— Я принимаю твой вызов, глупый купец, — сказал дьяк. — Биться будем на кулаках, немедленно, прямо здесь.

Наталью уложили на лавку, где недавно сидел Авдей. Один стрелец встал у нее в головах, другой, позевывая отошел к порогу. На маленькой площади перед приказом выстроились уже зрители предстоящего боя: человек пять моряков со «Святой Анны», трое стрельцов, Авдей, да еще явились оба монаха из дома близнецов.

Вадим внимательно следил за лицами обоих бойцов. Колупаев как-то уж очень нехорошо улыбался. Как будто заранее был уверен в победе. На противника своего он поглядывал с легким пренебрежением, даже снисходительно как будто. Это показалось Вадиму странным, потому что Флор был и статен, и широк костью, да и боец недурной. Его репутация к Новгороде была хорошо известна, а новгородцы — народ драчливый и за такими делами следят со вниманием.

Флор держался совсем иначе. Он внимательно разглядывал Колупаева, заранее прикидывая, как будет с ним биться. Заодно осматривался и по сторонам — место поединка тоже кое-что значит.

Зрители кричали, подбадривая обоих бойцов. Почти все воспринимали предстоящий поединок как забаву для себя. Только иноки хмурились, видя в этом бое нечто большее.

Авдей тоже выбрался из приказа и прислонился к стене. Слуга Палицкого выглядел больным, изможденным, как будто и ему доставалось в застенке. Тоска точила его хуже лихорадки. Ему казалось, что немедленная смерть ведьмы избавит его от печали, снимет с души камень, который с каждым днем становился все тяжелее.

Но ведьма все не умирала и умирать не хотела, она боролась за свою жизнь со змеиным упорством. И ноша неутоленной печали гнула Авдея к земле.

Начали бой быстро, по хлопку одного из стрельцов. Колупаев уверенно наступал. Флор едва успевал уворачиваться от его кулаков и лишь один раз ему удалось перейти в атаку. Колупаев немедленно воспользовался первым же промахом Флора и изо всех сил ударил его в переносицу. Хлынула кровь. Флор покачнулся, едва не упав, и второй удар настиг его в челюсть. Послышался хруст, такой громкий, что у Вадима заломило зубы. Казалось, человек не выживет после такого. Флор упал на землю, выплевывая изо рта кровь. Колупаев несколько раз ударил его ногой.

— Против правил! — закричали моряки.

Стрельцы поддержали их.

Колупаев презрительно улыбнулся и отошел в сторону, позволяя Флору подняться. Едва тот оказался на ногах, следующий удар дьяка сокрушил его снова.

— Не понимаю, — сказал один из матросов со «Святой Анны», — Олсуфьич хорошо бьется на кулаках. Что-то он дает себя поколотить? Точно кутенка бьют его, а он даже не закрывается… Не понимаю!

— Зато я, кажется, понимаю, — проговорил сквозь зубы отец Онуфрий, — и сейчас кое-что проверю!

Он резко взмахнул рукой со сжатым кулаком. Вадим поначалу ничего не понял. Из кулака отца Онуфрия вырвалась длинная красная лента. Она взвилась в воздух, сияя рубиново в солнечных лучах, и оплела руку дьяка Колупаева.

Затем лента рассыпалась на тысячи маленьких обрывков. Они начали падать в пыль, взбитую ногами бойцом, и отпечатываться в ней круглыми красными монетками.

— Что это? — спросил Вадим.

— Святая кровь! — ответил отец Онуфрий, разжимая пальцы и показывая на ладони маленький фиал, в котором еще оставалось немного красных капель. — Я тебе не сказывал, у нас ведь икона в доме кровоточит…

— Час от часу не легче, — проворчал Вадим, пытаясь скрыть смущение: в такие вещи, как кровоточащие, плачущие, мироточащие иконы он не верил и всегда стеснялся чужих суеверий. — А зачем ты, отец, в Колупаева брызгаешься? Ну, кровью?