Владимир Сназин - Доктор Постников

– Сейчас, подожди. – Петр сделал последний глоток, поставил чашу на место и, улыбаясь, сказал: – Нет, конечно, я не пью, это вышло случайно.

Петр с самого начала рассказал, что с ним случилось за вчерашний день. Упомянул о своем опоздании на урок ботаники и угрозе алхимиста Шилова за это подать на него челобитную дьяку Виниусу. А когда Петр поведал о трудностях с мотыгой и насмешках стрельцов, Готфрид хмурился, всем своим видом выражая презрение к стрельцам. Так же Петр не преминул сообщить о применении им при вспашке новой техники отвала грунта, за которую не только стрельцы, но и алхимист Шилов его похвалил. От этой похвалы, – говорил дальше Петр, – у меня как будто силы удвоились, я с таким упорством стал копать землю, что не почувствовал, как у меня на руках слезла кожа, как закружилась голова, как я рухнул в снег и потерял сознание.

Тут Готфрид страдальчески зажмурился, как будто ему самому только что причинили нестерпимую боль.

– Так вот откуда у тебя на щеке краснота и опухоль, – уверенно проговорил он.

– Нет, я ничего себе не отморозил. Стрельцы заботливо меня перенесли в избу алхимиста, а сам Шилов отечески за мной ухаживал и лечил.

Петр так же рассказал, какие настои, полоскания и пластыри алхимист готовил для него собственноручно.

– А пьяный я стал от того, что целый день ничего не ел, а перед сном Шилов меня накормил перебродившей ячменной брагой на вишневом настое.

– Какой ты молодец. Просто герой! – сказал Готфрид, когда Петр закончил свой рассказ. – Очень хорошо, что ты утер нос этим заносчивым стрельцам. Да, но что же у тебя со щекой, если это не от снега?

– Это случилось уже здесь, только что возле аптеки. – От долгого разговора у Петра опять пересохло во рту, и он попросил Готфрида дать ему еще воды. – Когда я подошел к Гостиному двору, только с другой стороны, – продолжал рассказывать Петр, – я увидел толпу у входа. Там были и убогие, и пьяные, а некоторые с костылями. Мне показалось, что это и есть аптека. Неожиданно ко мне подошли два крепких парня – один хромой с костылем, другой с перевязанной рукой и повязкой на глазу. Я подумал, что это инвалиды, и хотел их спросить, не здесь ли находится Новая аптека. Инвалиды оказались мнимые, и, заподозрив, что я здесь что-то вынюхиваю, они напали на меня, не дав сказать ни слова, а тот, что с костылем ударил по щеке так, что у меня все поплыло перед глазами. Я слышал, они говорили о каком-то подвале, что находится под кокторием. А потом один из них пошел к какому-то Фомичу – спросить у него, что со мной делать.

Готфрид на секунду задумался.

– При аптеке имеется кружечный двор – царский кабак, – сказал он. – А Фомич – это целовальник при кабаке. Но кто эти двое? Я никогда не был внутри кабака. Кабаком и перегонным кубом в аптеке заведует Антон Ананьин, бывший сторож, а потом ученик Аптекарского приказа. В прошлом году по челобитной царю от Ивана Михайловича Милославского Антон Ананьин был назначен дистиллятором при перегонном кубе в коктории аптеки. Но я знаю, что целовальник Фомич и дистиллятор Ананьин в товарищах. Но кто эти мнимые инвалиды… не ведаю.

Неожиданно дверь открылась, и в чулан вошел пожилой мужчина лет за пятьдесят с коротко подстриженными волосами и глубокими залысинами. Его темный дорогой кафтан был прикрыт таким же длинным фартуком, как у аптекаря Ягана Гутменша, а на руки были надеты краги с широкими раструбами. Небольшое помещение сразу же наполнилось запахом тухлых яиц и прогнившего мяса.

– Дядя! – воскликнул Готфрид. – Ты представляешь…

– Это еще что за бродяга?! – перебив на полуслове Готфрида, спросил вошедший, строго оглядывая Петра. Он снял с себя фартук, стянул с рук краги и бросил все в дальний угол.

– Что этот человек здесь делает? – Доктор Блюментрост вопросительно посмотрел на племянника.

– Дядя, позволь тебе сказать, это Herr Petr, Petr Postnikov, – опять почему-то по-немецки произнес Готфрид.

– Что? Какой Постников? Ты хочешь сказать, что это тот отрок, которого мы… – Он не договорил и приблизился к Петру.

Петр приподнялся со скамьи и поклоном приветствовал доктора Блюментроста:

– Здрав будь, учитель. Да, это я, Петр Постников.

– Mein Gott, мой мальчик! – с ноткой горечи произнес доктор. – Что за несчастье опять с тобой случилось? Почему ты в таком виде? Откуда эта рваная одежда и разбитые сапоги? И почему у тебя кровь на рубахе? А это еще что?! – И Блюментрост устремил взгляд на перевязанные руки Петра. – Что это за кровавые тряпки? – Он взял забинтованные ладони Петра в свои.

Видя, что Петр в растерянности молчит, Блюментрост повернулся к племяннику.

– Кто-нибудь может мне объяснить, что произошло с юношей?

– Дядя, ничего опасного с Петром не произошло. Я сейчас все тебе расскажу. Это сущее приключение, – проговорил Готфрид, восторженно взглянув на Петра.

– Gott sei Dank! – с облегчением произнес Блюментрост. – Раз ничего опасного нет, уже легче. Полей мне, чтоб я смог смыть этот отвратительный запах.

Готфрид пододвинул корыто, ковшиком зачерпнул воду и полил дяде на руки.

– А теперь, – сказал доктор, – сними с него эти тряпки и помоги ему смыть эту гадость. Я вас жду в докторской палате. – Он насухо вытер руки бумажным полотном и, открыв дверь, хотел уже выйти из чулана, когда Петр произнес:

– Учитель, алхимист Шилов сказал мне, чтобы эти повязки я не снимал два дня.

– Не волнуйся, я посмотрю, и Готфрид наложит тебе другие, не хуже.

Готфрид помог Петру снять засохшие тряпки с рук, осторожно смыл остатки пластыря с ладоней, дал Петру льняную тряпицу, и они пошли в докторскую палату.

Докторская палата представляла собой тот самый отгороженный плотной тканью угол, из которого Петр недавно слышал стоны пациента. Помещение было достаточно просторным. Там свободно уместилась широкая дубовая лавка, больше похожая на стол, которая стояла на трех широких распорках и не как обычно у стены, а строго посредине – так, чтобы к ней можно было подойти без помех с любой стороны. На лавке, ближе к одному ее концу, было проделано овальной формы отверстие, размером с большое гусиное яйцо. К этому отверстию по ее поверхности радиально тянулись длинные ложбинки. С обеих сторон было прикручено по три крепких крюка. Как позже узнал Петр, это отверстие в лавке предназначалось для больных, которых рвет, а также для стока воды. Освещалось отгороженное помещение двумя узкими потолочными окнами днем и многочисленными восковыми и сальными свечами в темное время суток. Вдоль одной из стен стояла похожая на сундук, огромная тумба с дверцами. На тумбе были разложены различные инструменты – ножи, коловорот, клещи, кусачки, пила и медицинские приборы, которых Петр никогда в жизни не видел. Отдельно на полу возле тумбы прислоненный к стене стоял медный клистир, а концевой мундштук от него и воронка лежали в корыте с водой.