Владимир Сназин - Доктор Постников

Петр от изумления раскрыл рот:

– Кто тебе такое рассказал, тятенька?! Ученики лекарской школы никакого бунта не поднимали. А стрелец, о котором ты говоришь, он просто сообщил государю о воровстве их начальников. Царь приказал, чтобы со стрельца на этих полковников взяли сказку, а боярин Языков вместо этого отправил Никодима на дыбу, где ему суставы изломали. Я вчера его сам видел, ходит с привязанными к туловищу руками.

– А почему тогда по всему Посольскому приказу молва идет, что царь, де, испугавшись бунта, впал в беспамятство и что его едва унесли?

– У царя случился пароксизм, а не беспамятство, – сказал Петр с ноткой гордости от того, что сам он для определения состояния государя употребил правильное медицинское слово. – В пароксизм он впал от обиды и от своего недуга – скорбута.

– А от какой такой обиды он мог впасть в беспамя… нет, как ты сказал это называется?

– Пароксизм.

– Да, в этот самый пароксизм?

И Петр сообщил родителю всю историю про скорбут, которым бывают недужны так же, как и царь, в основном галерные рабы.

– Но когда государь услышал, – добавил Петр, – что невольники, получив свежую воду, фрукты и особенно кислую траву, очень быстро исцелялись, он так распалился, что его сосуды не выдержали, и он впал в пароксизм.

– А что это за исцеляющая кислая трава? – поинтересовался Василий Тимофеевич.

– В том то и дело, тятенька, я этого не знаю. Просто доктор Блюментрост на одной лекции упомянул о какой-то кислой траве, но как она называется, не сказал.

– Ты чего так испугался? – заметив бледность на лице Петра, спросил он сына.

– Сегодня мне передали, что боярин Языков хочет вызвать меня в съезжую избу на расспрос для выяснения, какую лечебную кислую траву, которая исцеляет скорбут, скрывают иноземные доктора от царя.

– Что?! Языков хочет устроить тебе расспрос в съезжей избе?

Петр оробело кивнул.

– Языков – зверь. Очень опасный человек. Вытянет все жилы, живого места не оставит. Расскажешь даже то, чего никогда не знал. Нельзя, чтобы ты туда попал, без сострадания искалечат.

Чуть ли не до глубокой ночи отец с сыном пытались найти выход из создавшегося положения. Бежать из Москвы и где-то прятаться – полная бессмыслица, найдут и выдадут, не успеешь проснуться. Бежать за границу нечего было и думать – никто не даст проезжую грамоту. А к тому же побег только подтвердит виновность Петра, и тогда расспроса с пристрастием не избежать.

– Завтра я постараюсь увидеться с Ларион Иванычем, переговорю с ним, может, он чего и подскажет, – задумчиво промолвил Василий Тимофеевич. – А упасть к ногам боярина Языкова – это значит вызвать подозрение, что ты что-то скрываешь, то есть привлечь к себе особое внимание. Тогда уж точно упекут в застенок. Да и подступиться сейчас, когда царь при смерти, ни к кому невозможно. Не до этого им нонче. Лучше я через думного дьяка Ларион Иваныча попробую, – закончил он и добавил: – Идем, сыне, спать. Утренняя ясность ума лучше вечерней усталости.

Утром было тепло, но пасмурно. Шел мелкий дождь. Оттаявшие дороги развезло. Василий Тимофеевич, не дождавшись первого удара Ивана Великого, на одноколке покинул усадьбу.

Петр не торопясь шел по раскисшей улице, увязая сапогами по щиколотку в грязи. Налипшие на сапоги комья грязи отваливались маслянистыми блестящими кусками, чтобы на освободившееся место налипло ее еще больше. Лубянская площадь сегодня была непривычно пустынна. Отдельные повозки и телеги, пересекая ее, без задержки проезжали под Никольскими или Ильнскими воротами. Выйдя на Ильинку, Петр вместо шумных и веселых торговых рядов увидел почти безлюдную улицу, на которой торговые лавки были разбиты или опрокинуты, товары из них поворованы, а часть затоптана в землю. Дверь в кружало, как ни странно, была закрыта. Несколько грязных и оборванных питухов, ежась, притулились на скользких дорожных бревнах в ожидании, когда целовальник откроет кабак, и дремали. Один из пьяниц, найдя в талой воде тряпку, обматывал ею опорок на левой ноге. Приглядевшись к лоскуту, Петр увидел блеснувшие на ней медные пуговицы и узнал в нем рукав стрелецкого кафтана Земского приказа.

На стук железного молотка Ивашка, как обычно, глухо проворчал:

– «Каво опять диавол несет спозаранку?»

Готфрида еще не было. Петр не раздеваясь достал из стола-прилавка травник Кульпепера, сел в лекарственном зале на лавку и попробовал читать. Чтение не шло. Он положил травник на место, зашел за занавес в докторскую палату и осмотрелся: лавка была чистая и не имела того специфического запаха, который после различных операций всегда от нее исходил. Смазанная каким-то жиром, она ярко блестела. Две приставные скамьи стояли под ней. На тумбе аккуратно были разложены медицинские инструменты: клещи, ножи, пила… А на полу, прислоненный, к стене, стоял медный клистир с надетым на него мундштуком. Оглядывая помещение, Петр вдруг поймал себя на мысли, что рассматривает его так, будто хочет запомнить все детали милой сердцу докторской палаты, будто прощается с ней, и что он в ней последний раз и больше никогда сюда не вернется. Взял с тумбы нож. Совсем недавно он этим самым ножом делал одному стрельцу усечение пальца. Перевернул нож лезвием кверху и осторожно провел по нему перстом. На коже тут же выступила темная капля крови. «Острый», – подумал он и положил нож на место. Зажав порез, прошел через лекарственный зал в сушильню. Там Петр нашел тигель с сальной свечой и зажег ее. На столе было разложено несколько связок сухих сборов. Перебирая их, он увидел среди крапивы, настурции и Иван-чая сухие листья подорожника. Оторвал два листа, зашел в алхимическую палату, разжег печь и положил подорожник на решетку. Менее чем через пару минут листья стали пузыриться. Постников соединил их вместе и приложил к порезу. Палец тут же пронзила резкая боль, которая постепенно стала стихать, а затем и совсем утихла.

Когда он вышел из алхимической палаты, в чулане уже кто-то был. Петр с опаской открыл дверь и в слабом свете свечи увидел Готфрида, который надевал свой черный фартук.

– О, ты уже здесь, Готфрид? – облегченно выдохнул Петр. Будь здрав!

– И ты будь здрав.

– А я, вишь, пока тебя ждал, уже себе и палец порезал. – Петр снял подорожник и показал Готфриду порез.

– Как тебя угораздило?

– Да пустяк, ты лучше скажи, что слышно? Вчера такое побоище было…

– Знаю, я только что из Кремля. На площади до сих пор в некоторых местах после вчерашнего расстрела на площади неубранные стрельцы лежат. Страшно. Меня привели к дьяку Виниусу, он поведал мне, что докторов не отпустят, пока жив государь, и что они должны беспрерывно прикладывать к его ногам оттягивающий пластырь. Еще сообщил, что все запасы трав для изготовления пластыря в хранилище царской аптеки полностью закончились. Поэтому весь сбор, который остался в Новой аптеке, дьяк Виниус приказал перенести в хранилище первой.