Владимир Сназин - Доктор Постников

Из чулана они прошли в сушильню, где Готфрид проверил, сколько еще связок степного шалфея, адониса весеннего и белого донника осталось.

– Вот и весь сбор. – Он показал Петру четыре небольших связанных пучка лечебного сбора.

– И сколько лепешек из этого может получиться?

– Не больше двух.

Готфрид захватил все четыре пучка в одну руку, и они пошли в алхимическую палату.

– Приготовлю последнюю заготовку, а там пусть доктора что-то решают. Дьяк Виниус сказал, что государь очень, очень плох.

Он взял большой тигель и все четыре пучка, ломая их, поместил в него. Тяжелым каменным пестиком растолок сломанные стебли и листья, измельчив сухой сбор в порошок, добавил фунт хлебного вина, поставил тигель на решетку печи и стал медленно помешивать содержимое деревянной палочкой.

– А знаешь, что еще сказал мне дьяк Виниус? – Он пристально посмотрел на Петра.

– Что?

– Сегодня ему бил челом дьяк Василий Постников…

– Мой отец? – вскинув брови, воскликнул Петр.

– Похоже, что да.

– А что же он от него хотел? – спросил Петр, не совсем понимая, зачем тятеньке понадобилось обращаться к дьяку Андрею Виниусу.

– Об этом дьяк ничего мне не сообщил. Но зато он сказал мне другое…

– Что же?

– Что тебя и еще пятерых стрелецких учеников в ближайшее время отправят в южные степи для сбора и заготовки лекарственных трав.

– В южные степи собирать травы? – удивленно повторил Петр. – А почему меня? Ведь я только год учусь, я никогда не собирал травы.

– Скажи, а твой батюшка знает, что боярин Языков хочет тебе расспрос учинить?

– Да, вчера мы говорили об этом. Еще он сказал, что хочет обсудить этот вопрос с главой Посольского приказа думным дьяком Ивановым. Но зачем он приходил к дьяку Виниусу?.. Правда, они с давних пор знакомы и были дружны.

– Я, кажется, догадываюсь зачем. – Готфрид пристально посмотрел на Петра.

– Зачем?

– Дьяк Виниус по дружбе к твоему батюшке хочет спрятать тебя от расспроса и пыток боярина Языкова. Поэтому, видимо, и решил послать с помясами на сбор трав. Ведь каждую весну Аптекарский приказ отправляет своих травников на Север, в Тайгу, в Украину, а иногда за границу – на заготовку или на закупку лекарственных растений.

– И когда меня могут отправить?

– Все зависит от того, за каким сбором тебя пошлют. Потому что одни травы собирают до цветения, другие во время цветения, плоды и корни – осенью. Вот, например, буквица черная – трава, из которой приготовляют мягчительные настои и полоскания для очищения легких. Эту траву собирают ранней весной, потому что ее молодой стебель содержит сладкую слизь, а уже созревший – едкую, наркотическую, не пригодную для лечения. В Москве и окрест снег едва сошел, а там, куда тебя пошлют, уже давно все цветет. Наверное, будете собирать шалфей, адонис и донник – то, чего сейчас нет в хранилищах ни в царской аптеке, ни у нас здесь. А отправить тебя могут в любое время, могут сказать: выезжай утром.

В этот момент послышались глухие, монотонные удары колокола Ивана Великого.

– Что это? – прислушиваясь, спросил Петр. – Никак Иван Великий звонит? И звонит как-то странно.

– Да, на набат не похоже. Уж больно тоскливо звучит.

Готфрид позвал сторожа:

– Ивашка, выглянь на улицу, узнай, отчего так печально звонит колокол.

Когда сторож вернулся, его лицо было бледнее занавеси, отделявшей докторскую палату от лекарственного зала.

– Ты чего так побледнел? Что случилось?! – спросили его друзья.

– Горе-то какое! – обливаясь слезами, сообщил сторож. – Царь-батюшка помер! – И он прямо в сенях упал на колени и стал дрожащей рукой неистово креститься и молиться Спасителю. Выйдя на улицу, юноши увидели, что Ильинка и прилегающие к ней переулки были уже запружены народом, который на печальный звук колокола стекался к Красной площади. Многие, останавливаясь напротив церкви Ильи Пророка, падали ниц и в голос причитали: «На кого ты нас, несчастных холопов твоих, оставил? Как же мы теперь без тебя, наш царь-батюшка, жить-то будем?» И люди неистово били земные поклоны, молились, потом поднимались и устремлялись в Кремль, к царскому дворцу, чтобы проститься с государем.

– Пойдем и мы простимся с царем-батюшкой, – предложил Петр и, выйдя из дверей, хотел уже слиться с проходящей мимо толпой.

– Ты что! – остановил его Готфрид. – Тебе нельзя отсюда уходить. А если схватят и отведут в съезжую избу, кто тогда сможет тебя оттуда вызволить?

– Ты прав, нужно ждать. Тогда помолимся здесь. – Петр повернулся к церкви Ильи Пророка, опустился на колени, прочел молитву за упокой души усопшего и трижды осенил себя крестом.

Готфрид по лютеранскому обычаю, который не предусматривает молитвы об усопших, а лишь упоминание о них, прижал сложенные руки к груди и молча помолился.

Не прошло и полутора часов после первых ударов большого колокола, как в дверях появился доктор Блюментрост.

– Gott sei Dank sie sind beide hier (Слава Богу, вы оба здесь), – сказал он и расположился на лавке лекарственного зала. Посмотрел на Готфрида и чуть продолжительнее – на Петра. – Gott sei Dank, царь Федор Алексеевич скончался в спокойствии и безболезненно. Да упокоит Господь его душу, – тихо сказал он и по-католически, большим пальцем, совершил малый крест (перекрестить лоб, рот и сердце).

– Пока мы боролись с опухлостью ног царя, Милославские и Нарышкины по разным углам собирали своих сторонников, – стал рассказывать доктор о том, что делалось в последний день жизни Федора. – Конечно, не только мы – все знали, что спасти государя невозможно и что конец скоро.

Боярин Языков ни к одной родне прямого отношения не имел, но многие все равно подходили к нему, советовались, исподволь спрашивали: «Не слыхивал ли он, кто и кого предлагает царем – мальца десятилетнего Петра или Ивана, хоть и больного, но удобного. И по тому, в какой форме задавался вопрос, Иван Максимович мог четко распознать складывавшуюся расстановку сил при дворе.

Петр и Готфрид внимательно слушали Блюментроста, но не понимали, почему он им говорит про какие-то дворцовые интриги, которые происходили еще при не остывшем теле почившего царя. Но по мере дальнейшего рассказа картина для них стала проясняться.

– Пытаясь усилить лечебные свойства пластыря, чтобы он лучше оттягивал воду с опухлых ног, – продолжал доктор Блюментрост, – мы несколько раз меняли рецептурную пропись, добавляя в заготовку то одну, то другую траву. Боярин Языков все это время находился неотступно при нас. И внимательно следил, какие травы мы добавляем, что с чем смешиваем, спрашивал, есть ли в этих добавках кислая трава. Еще до кончины царя он меня спросил, о какой такой кислой траве, мы с доктором Ван дер Гульстом упоминали в своих лекциях о галерных рабах, которых лечили от скорбута, о чем на испытании говорил студиоз Постников. Я ему отвечал, что это были обычные зеленые салатные листья. Он спросил, почему этих листьев мы не даем царю? Я ответил, что царь получает эти листья – только в измельченном виде. Но он мне не поверил. А через некоторое время наклонился ко мне и шепотом, прямо в ухо, зло так сказал: «Если ты, Блюментрост, что-нибудь скрываешь, – берегись! Рано или поздно я получу царское повеление учинить расспрос иноземным докторам. Попасть в съезжую избу просто – выйти из нее сложно. Но студиоз Постников мне все расскажет».