Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

Последние слова мандарина заглушили дружные причитания его жен. Он вернулся к окну. Мандарин подумал, не пора ли ему надеть доспехи и взять в руки тяжелый меч. Он не собирался сдаваться в плен. Довольно с него унизительных бесед с Железным Ваном. Мандарин посмотрел на силуэты, мелькавшие на крышах: мужчин в повязках, вооруженных мечами и копьями, и солдат в ладной форме, пытавшихся сбросить их ударами штыков. Новое сражалось со старым: боевой клич императорского Китая бросили против новой техники и западных порядков, предрассудки восстали на прогресс, на который он, мандарин, уже давным-давно сделал свою ставку. И вот теперь, стоя у окна вагона и окидывая взором поле боя, мандарин пришел к мысли, что, по сути, ничего не изменилось. Китайцы сражались с китайцами. На это он насмотрелся еще в молодости. Неважно, что за одежды носили бойцы. Будь то боксеры или же повстанцы-тайпины, — они были лишь орудиями в извечной борьбе за власть, которая губила одну династию за другой. Чтобы в Китай пришли перемены, требуется нечто большее, чем кровопролитие и войны. С некоторым равнодушием мандарин вспомнил, как иноземный доктор восхвалял достоинства конституционной монархии. Отчего ж, мысль неплохая, и, быть может, настанет время, когда кто-нибудь воплотит ее в жизнь. Мандарин сомневался, что ему суждено дожить до той поры, даже если он и не сгинет в сегодняшней битве. Он знал, что вне зависимости от того, падет ли династия или нет, — китайцы все равно будут сражаться с китайцами. В конце концов люди поймут, что штыки и винтовки лучше копий, а вооруженные пушками возьмут верх над теми, у кого будут лишь ружья. Придут новые Чжэн Гофани, появятся новые «хунаньские молодцы», а мальчишки, точно такие, каким когда-то был и он, будут вставать под знамена, а командиры станут забивать им головы красивыми словами. И только потом эти мальчишки поймут, если, конечно, повзрослеют и станут мудрее, что, несмотря на различия в девизах, знаменах, и военной форме, во всех случаях шла одна и та же борьба за власть.

Он увидел, как один из сержантов, проткнутый копьем, рванулся вперед. Насадив себя еще глубже на древко, он воткнул в противника штык, и оба мужчины в жутком смертельном объятии рухнули с крыши. Солдаты дали залп, и на мгновение на крыше не осталось ни одного боксера, однако вскоре наверх, громко крича и размахивая оружием, вскарабкались новые воины.

«И не будет тому конца», — подумал мандарин. Вечно греметь битвам. Так всегда было, есть и будет. Если ему суждено остаться в живых, он сам получит японское оружие, а значит, впереди их ждут новые воины, и снова китайцы пойдут на китайцев.

Он вздохнул. Какой у него оставался выбор?

У-вэй. У-вэй.

Сжимая в руках кружки с чаем, Генри и его помощники наблюдали из кабины машиниста за развернувшейся на крышах битвой. Никто не сомневался, что дело безнадежное и крыши не удержать, однако солдаты вместе с майором Линем сопротивлялись отчаянно. Несмотря на ненависть, которую он испытывал к майору, Генри с неохотой должен был признать, что Линь чертовски хороший солдат. Майору удалось отбить у противника две крыши, и теперь солдаты лежали, прижавшись к коньковой черепице, и палили в боксеров, сбившихся в кучу с другой стороны дома. На третьей крыше шла рукопашная. Основной массе солдат майор Линь приказал стрелять по промежуткам между зданиями, а на помощь сражавшимся на крышах бросил лишь каждого четвертого воина. Огонь, который солдаты вели с крыши, был все еще достаточно сильным, чтобы обречь на провал любую атаку, которые теперь утратили былую ярость: отчасти потому, что боксерам было сложно переступать через трупы погибших товарищей, а отчасти потому, что теперь нападавшие стали опасаться ружейного огня. «Много ли осталось патронов?» — подумал Генри. Пока к поезду то и дело бегали носильщики, подтаскивая между залпами новые магазины, но ведь любые запасы когда-нибудь подходят к концу.

Бой на третьей крыше шел отчаянный, и чаша весов стала склоняться в пользу размахивавших топорами боксеров, которые оттеснили солдат от конька крыши. Казалось, воинов Линя вот-вот подстрелят находившиеся внизу вражеские лучники и снайперы. Майор рявкнул приказ, и солдаты на соседней крыше развернулись и дали залп. Короткое смятение, охватившее боксеров, позволило выгадать несколько драгоценных мгновений. По лестницам на помощь уже карабкалось подкрепление, солдаты рванулись вперед, и вскоре третья крыша была очищена от врагов.

«Держатся. Пока держатся. Но надолго ли их хватит?» — подумал Генри.

Он глянул на манометр — 117 фунтов на квадратный дюйм. Котел быстро нагревался, а из трубы валил густой белый дым. Скоро можно будет ехать. Генри решил, что стронет поезд, когда давление вырастет до 135 фунтов. Теоретически, состав мог поехать и при давлении в 120 фунтов, однако в таком случае, учитывая вес вагонов, в двух из которых были лошади, скорость поезда не превысит двух-трех миль в час, и боксерам не составит труда в него запрыгнуть. В идеале следовало бы дождаться, когда стрелка уткнется в деление 150 фунтов на квадратный дюйм, так было бы безопаснее, но время работало против них. Генри решил пойти на компромисс. Пусть будет 135 фунтов. Быть может, этого хватит, чтобы набрать скорость. Наверное, хватит. Датчик уже показывал 119 фунтов на дюйм. Что ж, могло быть и хуже, по крайней мере, котел прогревается быстро. С такими темпами… с такими темпами…

Генри быстро прикинул в уме и, приняв решение, повернулся к одному из солдат:

— Дуй к майору Линю. Скажи, что мы отъезжаем через тридцать минут. Скажешь, и сразу марш назад. Беги что есть сил. И будь осторожнее.

Солдат, восемнадцатилетний юноша со смуглым, чуть ли не девичьим лицом, осклабился и бодро отсалютовал.

— Есть, сэр! — прокричал он по-английски.

«Интересно, где он этого нахватался», — подумал Генри, с беспокойством глядя вслед мальчишке, бросившемуся через открытое пространство к выстраивавшему солдат майору Линю. Юноша почти успел добежать, Линь обернулся на его крик, но вдруг солдатик запнулся и упал навзничь. Пули выбивали из земли фонтанчики пыли.

— Черт! — процедил сквозь зубы Генри. На крыши снова полезли боксеры, и Линь принялся рассыпать приказы. Генри повернулся к еще одному солдату в кабине и увидел на его лице страх. — Черт, — снова выругался он. — Ладно, сам пойду.

— Нет, Ma На Сы -сяньшэн, лучше я пойду, — произнес Лао Чжао. — Чего-то у меня живот от вашего чая сводит, да и вообще, пора размяться.

— Ладно, беги, только будь осторожнее, — бросил Генри. Он был зол, потому что прекрасно понимал: он единственный, кто умеет управлять поездом, поэтому ему лучше оставаться в относительной безопасности. Меннерс успокоился, только когда Лао Чжао, перемещавшийся по открытой местности перебежками, словно охотник, идущий по следу, вернулся обратно в кабину. Погонщик тяжело дышал, он устал и все равно сиял от удовольствия. Теперь он деловито мочился на платформу.