Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

— Блестящее, мудрое решение, достойное такого великого мандарина, как вы, — тихо произнес Цзинь-лао.

— Думаете? Даже несмотря на то, что приговоренные к смерти были ни в чем не виновны?

— Они были простолюдины и наверняка не раз нарушали законы. Потеря невелика.

— И тем не менее я покровительствую разбойнику Железному Вану, чьи преступления куда как ужасней, и даже заключил с ним соглашение. Как вы думаете, почему?

— Я полагаю, потому, что Железный Ван всегда платил оброк, как и должно платить человеку вашего положения, обладающего подобной властью.

— Вы всегда во всем видите корыстные помыслы. Да, Цзинь-лао, согласно нашему соглашению я получаю от Железного Вана немало, хотя, впрочем, я могу возразить, сказав, что серебро, которое от него поступает, и так принадлежит мне по праву, поскольку оно было сокрыто купцами при уплате налогов. И все же мне неприятно иметь дело с этим мерзавцем. А эти показные казни, к которым вы относитесь столь легко, для человека чести ужасны. Неужели вам не приходила в голову мысль, что в основе столь подлых, вероломных поступков могут лежать причины несколько отличные от желания самообогащения? Например, интересы государства. Может быть, Железный Ван и его армия разбойников должна сыграть крайне важную роль. Какую? Я о патриотизме. Вы имеете хотя бы малейшее представление о том, к чему я клоню? А о величине сделанных ставок? — Мандарин внимательно всмотрелся в слезящиеся глаза казначея, на лице которого застыла загадочная улыбка. — Нет, я и не жду, что вы поймете. Жадности свойственна близорукость. Впрочем, я вас держу при себе не за добродетели. Я желаю довести до вашего сведения следующее. Имея дело с Железным Ваном или же с кем-нибудь еще, не смейте прикрываться моим именем и властью ради собственного обогащения. Я этого не потерплю. Я не знаю, что вы задумали с хозяйкой публичного дома или же зачем вам понадобилось придумывать сказку о смерти иноземного мальчика. Быть может, вы хотите избавиться от него, когда им вволю натешитесь. Или же вы боитесь, что доктор когда-нибудь его найдет. Меня это не волнует. Запомните, долги несчастных крестьян, которым сегодня отрубят головы, вы заплатите сами. Даже не думайте о моей казне. Вы поняли? Сами. Возьмете из того, что у меня украли или же получили взятками. И если вы меня еще раз поставите в столь нелепое положение, голову снимут уже не с крестьянина. Вы поняли, друг мой? — мандарин широко улыбнулся и, наклонившись, потрепал казначея по ноге. — Вы меня поняли?

Цзинь-лао, стараясь не смотреть в черные, змеиные глаза мандарина, нерешительно улыбнулся:

— Мне все ясно, да-жэнь, — сухонькой рукой казначей отер выступивший на лбу пот.

— Отлично, — улыбнулся мандарин. — Тогда займемся казнью.

Казалось, к нему снова вернулось хорошее настроение:

— Надеюсь, друг мой, этот иноземный юноша стоил стольких ваших хлопот. Хоть я и не разделяю ваших вкусов, как-нибудь обязательно расскажете о нем. По крайней мере вы оказали мне услугу. После того как мы официально объявим о смерти мальчика, доктор наконец перестанет меня донимать просьбами об организации поисков. Он забросал меня ходатайствами, которые уже стали меня утомлять. Кстати, спрячьте мальчика получше. У меня нет никакого желания проводить расследование еще одного похищения и убийства.

— Конечно, да-жэнь , — сказал Цзинь-лао.

— Приятно, что я могу рассчитывать на ваше благоразумие… особенно когда в деле замешаны лично вы. Улыбнитесь. Я никогда не видел вас таким унылым. Отодвиньте занавеску, я желаю знать, где мы находимся.

Цзинь-лао потянул за веревочку, бамбуковая занавеска поползла вверх. За окном показалась главная улица и толпы галдящего народа.

— Ну и ну, только что говорили о докторе, а он тут как тут, — произнес мандарин. Он узнал пробирающегося через толпу Аиртона. Обычно безукоризненно одетый доктор на этот раз выглядел несколько помятым и то и дело бросал недовольные, даже гневные взгляды на уныло бредущих пленников, согнувшихся под тяжестью колодок. Он был с иноземной женщиной. «Она молода», — заметил мандарин. Что за варварская непристойность — ходить вместе с женщинами, так, будто они ровня. Мандарин заключил, что девушка, должно быть, дочь иноземного торговца мылом. Доктор, пытаясь защитить девушку от ломящейся на площадь толпы, обхватил рукой ее плечо. Мандарин увидел бледное лицо, зеленые глаза и костер огненно-рыжих волос. Приоткрыв рот, девушка с изумлением взирала на бредущих на казнь людей. Интересно, мандарину показалось или в ее глазах и вправду мелькнуло волнение?

Паланкин проплыл мимо девушки и оказался на площади. Увидев пленников, толпа взревела, требуя крови. Мандарин придал лицу выражение скуки и презрения, соответствующее чиновнику его ранга, прибывшему наблюдать за казнью. Мандарин все дивился — неужели иноземцы считают таких девушек красивыми? Кожа белая, как у призрака, глаза как у виверры [19] Хищное млекопитающее, обитающее в Юго-Восточной Азии. , огненные волосы как у лисицы-оборотня. Мандарин почувствовал, что заинтригован.

Слуги, тащившие паланкин с мандарином, прошествовали дальше, оставив позади доктора, пробиравшегося через напиравшую толпу. В окне паланкина Аиртон мельком увидел лицо старого знакомца, с подозрением обозревавшего улицу. Сейчас доктор был в таком настроении, что ему так и хотелось заехать кулаком в надменное полное лицо. Злясь на себя, мандарина и всех китайцев, он повернулся к Элен Франсес:

— Идемте, дорогая, нам лучше вернуться домой. Здесь не место для молодой девушки.

Но Элен не двинулась с места, словно окаменев. Она стояла, поднеся руку к приоткрытому рту, а в широко раскрытых глазах застыло выражение то ли ужаса, то ли потрясения. Мимо нее, буквально в нескольких футах, прошествовали приговоренные. Двое из них были среднего возраста. Третьему едва ли успело исполниться двадцать лет. Ссутулясь, несчастные тащились по улице, склонив головы под весом тяжелых колодок, словно снедаемые муками совести за преступления, список которых был начертан кроваво-красными иероглифами на табличках, что болтались у них на груди. Двое заключенных брели, не сводя мрачных взглядов с собственных ног, закованных в цепи, волочившиеся в дорожной пыли. Казалось, несчастные не испытывали ничего, кроме равнодушия. Единственным, кто еще не утратил интерес к окружающему миру, был третий пленник. Ворочая глазами, белки которых ярко выделялись на фоне смуглого лица, он испуганно оглядывался по сторонам, будто поражаясь, что столько народу собралось с одной лишь единственной целью — поглазеть на его смерть. Слева и справа от каждого пленника гордо вышагивали солдаты в нарядной форме, ярко контрастировавшие с понурыми, одетыми в лохмотья заключенными. Этот контраст, демонстрировавший превосходство слуг закона над отбросами общества, уже сам по себе был уроком, своего рода пьесой-моралите для собравшейся толпы. Доносившийся сзади грохот барабана напоминал стук сердца. Вслед за приговоренными на белой лошади в сопровождении солдат ехал майор Линь — само воплощение справедливости и непреклонности.