Елена Чудинова - Возвращение Ганимеда [синематографический роман : фрагменты]

АНДРЕА

Спасибо, вполне. Вы можете быть покойны — лорду Элбери не угрожают политические ловушки. (Криво усмехается.)

ЛОРД ЭДВИН

Не огорчайтесь. При Вашем, как и при моем роде занятий, неизбежен некоторый процент неожиданностей.

АНДРЕА

Сегодня Ваше Лордство преподнесли мне их в таком количестве, что этот процент для меня исчерпан на пару лет.

ЛОРД ЭДВИН

(улыбаясь) На ближайшие пару лет — возможно. Но не на сегодня.

АНДРЕА

Право же Вы слишком щедры.

ЛОРД ЭДВИН

Мистер Слепнев… Вы, я полагаю, догадались, как называется организация, к которой я имею некоторое отношение?

АНДРЕА

Еще бы.

ЛОРД ЭДВИН

(Вытаскивает портсигар, закуривает. С медитативной медлительностью выпускает легкий дым своей египетской папиросы с голубым мундштуком. Кольца тают в воздухе.) Вы еще в Санкт Петербурге произвели на меня самое приятное впечатление. Недавнее мое знакомство с Вашим досье — «Народная воля», потом РКП — после съезда «б», Вы ведь тут были на съезде… весьма усугубило мой интерес. (Продолжает рассеянно следить, как в воздухе тает ароматный дымок.) На Вашем счету есть очень элегантно сыгранные партии. Словом — не хотелось бы Вам — параллельно с прочей деятельностью — работать под моим руководством?

АНДРЕА

Вы с ума сошли?!

ЛОРД ЭДВИН

(жестко) А что, собственно, дикого в моем предложении?

АНДРЕА

Вы всерьез предлагаете мне сотрудничать с разведкой, представляющей интересы империализма и аристократии? Того, борьбе с чем я посвятил свою жизнь?

ЛОРД ЭДВИН

Почему бы нет? Ваши товарищи по партии через одного умудряются совмещать подобным образом гений и злодейство. Различие, правда, есть: они сотрудничают с российской охранкой.

АНДРЕА

(вспыхнув) Клевета!

ЛОРД ЭДВИН

(вновь лениво) Разумеется, клевета. И какая назойливая. Сейчас, например, клевещут на благородного Азефа.

АНДРЕА

(холодно) Он опровергнет все обвинения.

ЛОРД ЭДВИН

Не сомневаюсь. При его системе аргументации… Как звали того беднягу? Вы не помните?

АНДРЕА

(раздраженно) Нет. Не помню. Он был провокатором.

ЛОРД ЭДВИН

(удивленно) Неужели? (другим тоном) Впрочем, это пустое. Наш разговор чуть преждевременен. Мой мальчик, Вам только двадцать шесть лет, и Вы еще не доросли до понимания того, что любая цель в большей или меньшей степени иллюзорна. Единственно важен сам процесс игры, удовольствие шахматиста. Но Вы пока не шахматист. (резко) Вы — пешка на доске. (помолчав) Только я могу открыть Вам природу тех сил, которые ныне управляют Вашими поступками.

АНДРЕА

(хмуро) Я не понимаю Вас.

ЛОРД ЭДВИН

В этом я не уверен. (Достает бумажник, вынув визитную карточку, кладет ее на стол жестом одновременно незаметным и выразительным.) Если захотите меня найти, назовите секретарям Ваше нынешнее имя.

АНДРЕА

(глядя в глаза лорду Эдвину) Вы же знаете, что я этого не сделаю.

ЛОРД ЭДВИН

Не знаю.

АНДРЕА

(улыбнувшись) А все-таки недурно я провел Вас в Петербурге. Хорошего я Вам свалял пай-мальчика? (Его улыбка делается обаятельно застенчивой.) За мной ведь тогда уже много чего числилось.

ЛОРД ЭДВИН

(лучезарно) Не сомневаюсь. Кстати, просто из любопытства. Как скоро Вы тогда вернулись в Петербург?

АНДРЕА

Через месяц.

ЛОРД ЭДВИН

(торжествующе, с какой-то мальчишеской интонацией) Врете!! Забыли, что я Вас тогда под полицейский надзор отпустил? Что я, не справлялся, что ли? Уж полгода просидели в Лондоне как миленький!

АНДРЕА

Как же. Через месяц, хотите верьте.

ЛОРД ЭДВИН

Как Вам удалось это проделать?

АНДРЕА

(смеясь) Что, любопытно? Встретил это я по приезде одного из наших, англичанина. Года на два меня старше. А по нему как раз в это время Ньюгэйт горючими слезами плакал.

ЛОРД ЭДВИН

По уголовной части?

АНДРЕА

Само собой. Только так выходило, что по политической ему хоть разорвись надо было остаться в Лондоне.

ЛОРД ЭДВИН

Начинаю понимать.

АНДРЕА

Ну да. Мне и пришло в голову — где лучше скрыться от полиции, как не у нее под носом? Дальше, проще некуда: он стал Бомстоном и мирно отмечался полгода в полицейском участке, ну а мне оставалось только быть повнимательнее, чтобы не столкнуться с Вами на Невском проспекте.

ЛОРД ЭДВИН

(с мягкой улыбкой) Ну вот видите, как Вы мне нужны.

Андреа мрачнеет.

ЛОРД ЭДВИН

Извините за вторжение. (Протягивает руку.)

Рукопожатие. Как-то очень чувствуется, что на самом деле им обоим хотелось бы поговорить еще.

АНДРЕА

Через неделю меня здесь не будет, милорд.

Легко поставить слово «конец», но как не хотела его эта книга, как упрямо выплывали заманчивые подробности дальнейшей жизни моих героев! Увы мне — я не могу писать дальше: еще несколько лет — и наступит иная и безобразная эпоха, и тусклым свинцовым блеском застынут глаза монархов, узревших огонь мирового пожара, и от тела Европы отлетит золотой дух авантюры… Не конец моего романа — конец моей любимой эпохи, конец времен.

Мне глубоко жаль моих героев, обреченных на призрачное посмертное существование нового века. Они не могли не ощутить, что краски жизни поблекли. Мы не знаем других, но какая это должна быть пытка для привыкшего к праздничному миру глаза!

Но мне представляется, что здесь будет уместен краткий рассказ, хотя бы для того, чтобы читатель мог сопоставить свои предположения с истиной.

Итак, у Гвендолен ничего не получится, невзирая даже на следование благим советам лорда Уильяма. Делли, совместившая в себе стервозность Адели с саксонским хладнокровием Генри, действительно будет рваться в высшее общество, но при этом отнюдь не привяжется к тетке, а быстро научится манипулировать ее приязнью к себе. Благодаря светским возможностям Гвендолен, Делли сделает блистательную для девушки из семьи колониального офицера партию: она выйдет замуж за Рэндолфа. Надо думать, что брак этот будет не слишком удачен. Впрочем, это обернется скорее благом для Рэндолфа, который в 1931 году, после рождения своего сына и наследника, к шоку знакомых и родни перейдет в католичество и удалится в солидно одаренный им монастырь редемптористов. В сороковых годах он сделается настоятелем этого же монастыря. Очень вскоре руку его украсит епископский перстень. Но двадцатый век любит заводить в тупики. Рэндолф доживет до 1969 года и до своего геттердэммерунга — II Ватиканского Собора, на котором будет принадлежать к блоку тех, чью жизнь это мероприятие несколько укоротит.

Судьбу сапфирового кольца, мне думается, читатель угадал сам, коль скоро ей не нашлось места в книге. Между первой и второй частями, в 1901 году, оно, основательно забытое, случайно подвернулось под руку лорду Уильяму. Поддавшись минутному порыву, за идиотскую символичность которого впоследствии пришлось долго расплачиваться самоугрызениями, лорд Уильям одел его на деревянную руку тщательно отреставрированной статуи — одному из самых ценных экспонатов домашнего музея. Утешило его в конце-концов только то, что жест остался никому не известен. Страшно подумать, каким дураком ощутил бы себя лорд Уильям, знай он, что кольцо уже единожды побывало у Гилберта, и было у того изъято никем иным, как Фрэнсис и Эдви. Конечно, он никогда этого не узнает. Глаз колдуна вновь наполнился лицезреньем ярких земных страстей. А очередной круг замкнулся — Гилберт Молчальник вновь одержал верх над Лэди Бланш в их нераздельной как ночь и день вечной борьбе.