Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Иллюзия исчезновения рабочего класса возникла вследствие изменений, произошедших внутри него, а также в процессах производства, а не из‐за демографического спада. В упадок приходили ключевые производства девятнадцатого и начала двадцатого века, и то, что они были столь заметны в прошлом, когда зачастую символизировали “промышленность” в целом, придавало этому процессу особый драматизм. Так, углекопов, количество которых исчислялось сотнями тысяч, а в Великобритании даже миллионами, стало меньше, чем выпускников университетов. Во всей сталелитейной промышленности США теперь было занято меньше людей, чем в сети ресторанов “Макдональдс”. Даже если традиционные отрасли и не исчезали, они перемещались из старых в новые индустриальные страны. В огромных масштабах мигрировали текстильная, швейная и обувная промышленность. Число рабочих, занятых в текстильной и швейной промышленности в Федеративной Республике Германия, с 1964 по 1980 год сократилось более чем вполовину. В начале 1980‐х годов на каждые 100 немецких рабочих в швейной промышленности Германии приходилось 34 иностранных рабочих, хотя еще в 1966 году их было менее трех. Черная металлургия и кораблестроение в центрах ранней индустриализации фактически исчезли, зато всплыли в Бразилии, Корее, Испании, Польше и Румынии. Старые индустриальные регионы превратились в “ржавые пояса” – термин, изобретенный в США в 1970‐е годы. Целые страны, на ранних стадиях развития промышленности считавшиеся индустриальными центрами, как, например, Великобритания, подверглись широкомасштабной деиндустриализации и превратились в музеи исчезнувшего прошлого, куда запускали туристов, и даже с некоторым успехом. Когда последние углекопы исчезли из Южного Уэльса, где более 130 тысяч жителей в начале Второй мировой войны зарабатывали на жизнь шахтерским трудом, оставшиеся старики спускались в пустые шахты, чтобы продемонстрировать визитерам, как они когда‐то трудились здесь в вечной темноте.

И даже в тех случаях, когда вместо старых отраслей промышленности возникали новые, это были не совсем те отрасли, часто в других местах, и они с большой вероятностью имели иную структуру. Именно это подразумевал появившийся в 1980‐е годы термин “постфордизм” [93] Это выражение, возникшее из попыток переосмысления анализа индустриального общества, сделанных левыми экономистами, было введено в обиход Аланом Липицом, который позаимствовал термин “фордизм” у итальянского мыслителя-марксиста Грамши. . Возникали огромные заводы с производством конвейерного типа, появлялись города и регионы, где преобладала одна отрасль промышленности, например автомобили, как в Детройте и Турине, и рабочий класс там объединялся и сплачивался по месту проживания и работы. Это казалось типичным для классической индустриальной эпохи. Этот образ не соответствовал действительности, но олицетворял большее, чем некую символическую правду. Там, где в конце двадцатого века развивались старые промышленные структуры (что происходило в процессе индустриализации в странах третьего мира и в социалистических экономиках, глубоко увязших в фордизме), сходство с западным индустриальным миром, каким он был до Второй и даже до Первой мировой войны, было очевидно, вплоть до появления влиятельных профсоюзов в крупных промышленных центрах – таких как автомобильный Сан-Паулу или судостроительный Гданьск. Точно так же объединенные союзы рабочих автомобильной и сталелитейной промышленности возникали в результате массовых забастовок 1937 года, проходивших в тех местах, где сейчас находится “пояс ржавчины” американского Среднего Запада. Однако, в отличие от крупных фирм, производивших массовую продукцию, и больших заводов, которые дожили до 1990‐х годов, хотя и подверглись автоматизации, новые отрасли производства были по‐настоящему другими. Классические регионы “постфордизма” (например, Венето, Эмилия-Романья и Тоскана в Северной и Центральной Италии) не имели больших промышленных городов, крупных фирм, огромных заводов. Они представляли собой сеть предприятий от мелких домашних мастерских до скромных (но высокотехнологичных) мануфактур, разбросанных по маленьким городам и сельской местности. Представители одной из крупнейших фирм в Европе предложили мэру Болоньи разместить там одну из своих главных фабрик. Мэр [94] Он сам мне об этом рассказывал. вежливо отклонил это предложение. Власти его города и региона (процветающих, современных и, между прочим, коммунистических) знали, как управлять социальной ситуацией в новой агропромышленной экономике. А Турин и Милан пусть сами решают проблемы промышленных мегаполисов.

Тем не менее в конечном итоге (что стало очевидным в 1980‐е годы) рабочий класс все‐таки пал жертвой новых технологий, особенно неквалифицированные и полуквалифицированные мужчины и женщины, работавшие на поточных линиях, которых легче всего было заменить автоматами. После того как десятилетия глобального бума в производстве – 1950‐е и 1960‐е годы – уступили место эпохе мировых экономических трудностей 1970–1980‐х годов, промышленное производство никогда уже не выросло до прежнего уровня, при котором число рабочих увеличивалось даже при внедрении новых технологий (см. главу 14). Экономический кризис начала 1980‐х годов впервые за сорок лет возродил в Европе массовую безработицу.

В некоторых недальновидных странах этот кризис вызвал настоящую промышленную катастрофу. Великобритания в 1980–1984 годах потеряла 25 % своей обрабатывающей промышленности. В период с 1973‐го по конец 1980‐х годов общее число рабочих, занятых на производстве в шести индустриальных странах Европы, уменьшилось на 7 миллионов или примерно на четверть, половина из которых в период с 1979 по 1983 год лишилась работы. К концу 1980‐х годов, когда в старых индустриальных странах рабочий класс был разрушен и образовался новый, количество занятых на производстве в развитых регионах Запада зафиксировалось на уровне примерно четверти от всех гражданских профессий (кроме как в США, где таких рабочих было существенно меньше 20 %) (Bairoch, 1988). Такая картина заметно отличалась от старой марксистской мечты о том, что население земного шара по мере развития промышленности будет постепенно превращаться в пролетариат, до тех пор пока рабочие не станут большинством. За исключением редчайших случаев, из которых Великобритания была наиболее известным, промышленный рабочий класс всегда составлял меньшинство работающего населения. Однако кризис рабочего класса и его движений, особенно в старом индустриальном мире, стал очевиден задолго до того, как вопрос о его серьезном упадке встал в мировом масштабе.