Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Это был кризис не рабочего класса, а его сознания. В конце девятнадцатого века ( Век империи, глава 5) далеко не однородные группы населения, зарабатывавшие себе на жизнь в развитых странах тем, что продавали свой ручной труд за заработную плату, научились смотреть на себя как на единый рабочий класс и считать этот факт самой важной характеристикой своего положения в обществе. По крайней мере, к этому заключению пришло достаточное количество трудящихся, так что партии и движения, апеллировавшие к ним в основном как к рабочим (о чем говорили сами их названия: Labour Party, Parti Ouvrier и т. д.), за несколько лет превратились в мощную политическую силу. Однако их объединяла не только зарплата и мозолистые руки. Все они в подавляющем большинстве принадлежали к бедной и экономически незащищенной части населения, поскольку, хотя столпы рабочего движения далеко не были пауперами, их запросы и то, что они могли получить в ответ на них, были крайне скромными, гораздо ниже ожиданий среднего класса. До 1914 года рабочие во всех странах не могли позволить себе покупку потребительских товаров длительного пользования, а в период между мировыми войнами исключение составляли лишь рабочие Северной Америки и Австралии. Один британский коммунистический лидер, посланный на процветавшие в годы войны оборонные заводы Ковентри, вернулся оттуда потрясенным. “Подумать только, – говорил он своим лондонским друзьям, в числе которых был и я, – там у всех товарищей есть автомобили! ”

Кроме того, их объединяла массовая социальная сегрегация, собственный стиль жизни и даже манера одеваться, а также ограниченность жизненных перспектив, отделявшая их от более мобильной социально, хотя тоже стесненной экономически, прослойки “белых воротничков”. Дети рабочих не надеялись, что станут студентами университетов, и действительно редко шли туда. Большинство из них вообще не собирались посещать школу после достижения минимального выпускного возраста (обычно он составлял 14 лет). В довоенных Нидерландах только 4 % подростков из возрастной группы от 10 до 19 лет посещали среднюю школу после 14 лет, а в демократических Швеции и Дании их было еще меньше. Рабочие жили обособленно от остальных и имели другие виды на будущее. Как писал в 1950‐е годы британец, один из первых выходцев из рабочей среды, получивших университетское образование во времена открытой сегрегации, “дома этих людей имеют свой собственный узнаваемый стиль <���…> обычно они являются их съемщиками, а не владельцами” (Hoggarth, 1958, р. 8) [95] Ср. также: “Преобладание промышленности с ее резким разделением на рабочих и руководство заставляет различные классы жить порознь, так что отдельные районы города превращаются в резервации или гетто” (Allen, 1968, р. 32–33). .

И наконец, рабочих объединял главный элемент их жизни – коллективность, преобладание слова “мы” над словом “я”. Изначально рабочим партиям и движениям придавала силу обоснованная уверенность в том, что судьбу рабочих нельзя улучшить индивидуальными действиями. Необходимы коллективные действия, будь то взаимопомощь, забастовки или голосования, желательно проводимые организациями. Они также осознавали, что многочисленность и обособленность облегчают возможность коллективных действий. Там, где у рабочих была возможность переместиться из своего класса в другой, как это было в США, их классовая сознательность ослабевала. Слово “мы” преобладало над словом “я” также потому, что (за весьма трагическим исключением жен рабочих – домохозяек, запертых в четырех стенах) жизнь рабочего класса являлась в основном общественной, частное пространство было для нее малопригодно. И даже домохозяйки принимали участие в общественной жизни, когда шли на рынок или в ближайший парк. Дети общались, играя на улице. Юноши и девушки встречались на танцах и вечеринках вне дома. Мужчины проводили время в пивных. Пока не появилось радио, между двумя мировыми войнами изменившее (правда, на тот момент лишь в нескольких развитых странах) жизнь привязанных к дому жен рабочих, все виды развлечений, кроме частных вечеринок, проходили в общественных местах, а в самых бедных странах даже телевизор смотрели при большом скоплении народа. Начиная с футбольного матча или политического митинга до праздничного пикника, все развлечения, как правило, были массовыми.

Во многих аспектах эта сознательная сплоченность рабочего класса в развитых странах достигла пика в конце Второй мировой войны. Однако во время “золотой эпохи” почти все ее составляющие были разрушены. Развитие производства, отсутствие безработицы и появление общества массового потребления полностью изменили жизнь рабочего класса в развитых странах. По сравнению с тем, как жили родители этих рабочих, и даже с тем, что помнили они сами, если уже были достаточно взрослыми, это уже не была бедность. И эта жизнь, куда более благополучная, чем можно было когда‐либо вообразить за пределами Америки или Австралии, была захвачена финансовыми технологиями и логикой рынка. Телевидение сделало ненужным посещение футбольных матчей и кинотеатров, телефон заменил общение с друзьями на городской площади или на рынке. Члены партии или профсоюзные активисты, некогда затевавшие митинги и прочие публичные акции еще и потому, что это был способ развлечения и отдыха, теперь могли подумать о более приятном времяпрепровождении. (Вдобавок личные встречи с избирателями перестали быть действенной формой предвыборной кампании, хотя и продолжались, просто по традиции и для того, чтобы вдохновлять партийных активистов, которых становилось все меньше.) Благосостояние и частная жизнь уничтожили все то, что некогда объединяли бедность и совместное пребывание в общественных местах.

Это не означало, что у рабочих не осталось отличительных черт. Как ни удивительно, новая независимая молодежная культура, о чем мы будем говорить ниже, начиная с 1950‐х годов заимствовала музыкальные вкусы и стиль одежды у рабочей молодежи. Теперь большинство стало жить в достатке, и разница между владельцем “фольксвагена-жука” и владельцем автомобиля “мерседес” была гораздо меньше, чем между обладателем автомобиля и тем, у кого его не было вообще, поскольку в рассрочку теоретически стало возможно купить даже самые дорогие машины. Теперь рабочие, особенно в последние годы молодости, пока брак и расходы на домашнее хозяйство не стали преобладающими в бюджете, могли позволить себе дорогие покупки, и начиная с 1960‐х годов на это чутко реагировала индустрия моды и красоты. Между самой дорогой и самой дешевой продукцией, выпускаемой высокотехнологичными производствами, которые стали развиваться в это время (например, между самым дорогим фотоаппаратом марки Hasselblad и дешевыми марками типа Olympus или Nikon), разница была в основном лишь в степени престижности фирмы. Во всяком случае, с началом эпохи телевидения развлечения, до этого доступные только миллионерам, пришли в дома самого скромного достатка. Одним словом, отсутствие безработицы и наличие общества потребления, нацеленного на массовый рынок, обеспечило большей части рабочего класса в старых развитых странах (по крайней мере, в определенный период их жизни) гораздо более высокий уровень жизни, чем был у их отцов и даже у них самих, когда весь доход тратился преимущественно на предметы первой необходимости.