Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Эта тенденция, безусловно, была присуща не только Великобритании. Наиболее резкие изменения происходили в странах с традиционно господствовавшей строгой моралью – прежде всего католических. В Бельгии, Франции и Нидерландах доля разводов (ежегодное число разводов на тысячу человек) в период с 1970 по 1985 год увеличилась примерно в три раза. Однако даже в странах, где в этих вопросах женщинам традиционно была предоставлена свобода, как, например, в Дании и Норвегии, число разводов удвоилось или почти удвоилось за тот же период. В западных странах с браком явно что‐то происходило. Среди женщин, посещавших гинекологическую клинику в Калифорнии, в 1970‐е годы наблюдалось “значительное уменьшение количества формальных браков, снижение желания иметь детей <���…> и нескрываемая тенденция к бисексуальности” (Esman, 1990, р. 67). Такое поведение целого социального среза вряд ли можно было встретить до этого десятилетия, даже в Калифорнии.

Число людей, живущих в одиночку (т. е. не членов какой бы то ни было пары или семьи), также начало расти. В Великобритании в первой трети двадцатого века оно оставалось достаточно постоянным – около 6 % всех семей – и впоследствии лишь незначительно увеличивалось. Зато до того, в 1960–1980 годы, эта цифра почти удвоилась (с 12 до 22 % всех семей) и к 1991 году составила более четверти всех семей (Abrams, Carr-Saunders, Social Trends, 1993, p. 26). Во многих крупных городах Запада одинокие люди составляли около половины всех семей. И наоборот, классическое ядро западной семьи – замужняя пара с детьми – явно переживало кризис. В США число таких семей за двадцать лет (1960–1980) упало с 44 % всех семей до 29 %; в Швеции, где почти половина всех детей рождалась от незамужних женщин (World’s Women, p. 16), оно уменьшилось с 37 до 25 %. Даже в тех развитых странах, где оно все еще составляло половину или более половины всех семей в 1960 году (Канада, Федеративная Республика Германия, Нидерланды, Великобритания), нуклеарных семей, т. е. семей, состоящих из родителей и детей, теперь было явное меньшинство.

В некоторых случаях семья перестала быть прежней даже номинально. Так, в 1991 году 58 % негритянских семей в США возглавляли незамужние женщины, а 70 % всех детей были рождены от одиноких матерей. В 1940 году лишь 11,3 % цветных семейств возглавляли незамужние женщины, а в больших городах их было не более 12,4 % (Frazier, 1957, p. 317). Даже в 1970 году эта цифра составляла только 33 % ( New York Times, 5.10.92).

Этот кризис семьи был связан с резкими изменениями общественных норм (как официальных, так и неофициальных), ответственных за сексуальное поведение, партнерство и воспроизводство. Эти изменения можно датировать, и все главные даты приходятся на 1960–1970‐е годы. Официально это время стало эпохой небывалой свободы как для гетеросексуалов (т. е. главным образом для женщин, которые до этого имели гораздо меньше свободы, чем мужчины), гомосексуалистов, так и для других форм культурно-сексуального инакомыслия. В Великобритании гомосексуальность в основном была декриминализована во второй половине 1960‐х годов, на несколько лет позже, чем в США, где первый штат, легализовавший гомосексуальные отношения, Иллинойс, сделал это в 1961 году (Johansson/Percy, р. 304, 1349). Даже в Италии, где находилась резиденция папы римского, в 1970 году был разрешен развод, утвержденный референдумом 1974 года. Продажа противозачаточных средств и распространение информации по контролю за рождаемостью были легализованы в 1971 году, а в 1975 году новый семейный кодекс заменил старый, существовавший еще со времен фашизма. Наконец, в 1978 году были узаконены аборты, что утвердил референдум 1981 года.

Хотя разрешающие законы, безусловно, сделали до этого запрещенные деяния более доступными и привлекли внимание к этим проблемам, законы признавали, а не создавали новую атмосферу сексуального освобождения. Тот факт, что в 1950‐е годы только 1 % британских женщин сожительствовали со своими будущими мужьями в течение некоторого времени до брака, не был связан с законодательством, как и то, что в начале 1980‐х годов так поступали уже 21 % британских женщин (Gillis, 1985, р. 307). Теперь стало разрешено то, что раньше было запрещено не только законом и религией, но также привычной моралью, обычаями и общественным мнением.

Конечно, эти тенденции неодинаково проявлялись в различных частях света. В то время как число разводов увеличилось во всех странах, где они были разрешены (если предположить, что официальное расторжение брака во всех из них имело одинаковое значение), в некоторых странах брак стал явно менее стабильным. В 1980‐е годы браки оставались гораздо более крепкими в некоммунистических католических странах. Разводы были гораздо менее распространены на Иберийском полуострове и в Италии и еще более редки в Латинской Америке, даже в странах, гордившихся своей прогрессивностью: один развод на 22 брака в Мексике и на 33 брака в Бразилии (однако один развод на 2,5 брака на Кубе). На редкость традиционной для столь быстро развивающейся страны оставалась Южная Корея (один развод на одиннадцать браков). Впрочем, в начале 1980‐х годов даже в Японии число разводов было ниже, чем во Франции (где они составляли четверть всех браков), и гораздо ниже, чем у охотно разводящихся британцев и американцев. Даже внутри социалистического (в то время) лагеря имелись различия, хотя и менее резкие, чем в капиталистическом мире, за исключением СССР, который уступал только США по готовности граждан разорвать узы брака (UN World Social Situation, 1989, p. 36). Такие колебания не вызывали удивления. Гораздо интереснее, что в большей или меньшей степени изменялся и обновлялся весь мир. И нигде это так не бросалось в глаза, как в популярной, а более конкретно – в молодежной культуре.

В то время как рост числа разводов, внебрачных детей и семей, состоящих из одного родителя (как правило, матери), указывал на кризис взаимоотношений между полами, развитие специфического и крайне мощного пласта молодежной культуры указывало на глубокие изменения в отношениях между поколениями. Молодежь, как сознательная группа населения, в возрастном интервале от достижения половой зрелости (которая в развитых странах теперь наступала на несколько лет раньше, чем у предыдущих поколений) (Tanner, 1962, р. 153) до двадцати пяти лет, теперь превратилась в независимую общественную силу. Наиболее ярким политическим явлением, особенно в 1960–1970‐е годы, стал подъем активности той возрастной группы, которая в менее политизированных странах приносила прибыль фирмам звукозаписи (75–80 % продукции которых, а именно рок-музыка, почти полностью раскупалось молодежью от 14 до 25 лет) (Hobsbawm, 1993, p. xxviii – xxix). Политическая радикализация 1960‐х (которую предваряли не столь многочисленные группы диссидентов от культуры и маргиналы различного толка) была полностью делом рук этих молодых людей, отвергавших свой детский или даже юношеский статус (т. е. считавших себя абсолютно взрослыми) и в то же время отрицавших все человечество старше тридцати лет, кроме нескольких духовных вождей.