Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Что же касается бедности и нищеты, то в 1980‐е годы население многих богатых и промышленно развитых стран в очередной раз стало привыкать к уличным попрошайкам и бездомным, ютящимся в картонных коробках. В 1993 году в Нью-Йорке каждую ночь около 23 тысяч мужчин и женщин были вынуждены спать на улице, и это только небольшая часть тех 3 % жителей города, у которых хотя бы раз за последние пять лет не было крыши над головой ( New York Times, 16.11.93). В 1989 году в Великобритании 400 тысяч человек были официально зарегистрированы как “бездомные” (UN Human Development, 1992, p. 31). Кто бы мог представить такое в 1950‐е или даже в начале 1970‐х?

Возвращение бездомных на улицы явилось одним из следствий заметно возросшего социально-экономического неравенства. Впрочем, по международным стандартам богатые страны с “развитой рыночной экономикой” не были – или пока не были – особенно несправедливы в распределении национального дохода. В наиболее неэгалитарных из этих стран – Австралии, Новой Зеландии, США и Швейцарии – наиболее обеспеченные 20 % семей имели доход, в среднем в 8–10 раз превышавший уровень дохода наименее обеспеченных 20 %. “Верхним” 10 % принадлежало 20–25 % совокупного национального дохода, и только в Швейцарии, Новой Зеландии, Сингапуре и Гонконге самые богатые имели гораздо больше. Но эти перепады не шли ни в какое сравнение с неравенством в таких странах, как Филиппины, Малайзия, Перу, Ямайка или Венесуэла, в которых те же 10 % наиболее обеспеченных располагали третью национального дохода. Еще хуже обстояло дело в Гватемале, Мексике, Шри-Ланке и Ботсване, где на это меньшинство приходилось более 40 % богатства нации, а также в Бразилии, лидером в неравном распределении доходов [142] Все остальные лидеры, т. е. страны, в которых коэффициент Джини составляет 0,6, также находятся в Латинской Америке. Коэффициент Джини, представляющий собой общепризнанный измеритель неравенства, варьирует от 0,0 (равное распределение дохода) до 1,0 (максимальное неравенство). Для Гондураса в 1967–1985 годах он составлял 0,62, а для Ямайки – 0,66 (UN Human Development, 1990, p. 158–159). . В этом оплоте социальной несправедливости на долю 10 % наименее обеспеченных слоев приходилось всего 2,5 % национального дохода, тогда как на долю 20 % наиболее обеспеченных – почти две трети. Наиболее обеспеченным 10 % бразильцев принадлежала почти половина национального богатства (UN World Development, 1992, p. 276–277; Human Development, p. 152–153, 186) [143] У нас нет сравнительных данных в отношении ряда стран с наиболее неравномерным распределением национального богатства. В этот список должны войти также некоторые страны Африки и Латинской Америки, а из азиатских стран – Турция и Непал. .

Тем не менее за десятилетия кризиса неравенство, бесспорно, углубилось и в странах с “развитой рыночной экономикой”, в частности из‐за прекращения автоматического роста доходов, к которому работающее население успело привыкнуть в “золотую эпоху”. Самые бедные стали еще беднее, а богатые – еще богаче; увеличился и спектр распределения доходов между всеми остальными. С 1967 по 1990 год число чернокожих американцев, зарабатывающих менее 5000 и более 50 000 долларов в год соответственно, выросло за счет уменьшения промежуточной группы ( New York Times, 25.9.92). Поскольку богатые капиталистические страны были теперь богаче, чем когда‐либо прежде, а граждане этих стран в целом чувствовали себя более защищенными системами щедрых социальных дотаций и социального страхования “золотой эпохи” (об этом см. выше), общественное недовольство оказалось не столь значительным, как можно было ожидать. Но правительственные финансы “съедались” огромными социальными выплатами, растущими быстрее, чем государственные доходы, поскольку экономика развивалась медленнее, чем до 1973 года. Несмотря на значительные усилия, практически ни одно правительство в богатых, в основном демократических и, конечно же, не самых враждебных к государственной системе социальной поддержки странах не сумело значительно сократить расходы в этой области или хотя бы научиться их контролировать [144] В 1972 году 14 таких государств направляли 48 % всех правительственных расходов на строительство жилья, социальные выплаты, пособия по безработице и здравоохранение. В 1990‐х эта цифра достигла уже 51 %. Среди упомянутых стран были Австралия, Новая Зеландия, США, Канада, Австрия, Бельгия, Великобритания, Дания, Финляндия, ФРГ, Италия, Нидерланды, Норвегия и Швеция (UN World Development, 1992, Table 11). .

В 1970‐е годы такое нельзя было даже представить. К началу 1990‐х неуверенность и недовольство стали охватывать даже самые богатые страны. Мы увидим далее, что это весьма способствовало надлому традиционных политических структур этих государств. В 1990–1993 годах уже мало кто отрицал, что даже развитые капиталистические страны переживают депрессию. Никто не знал, что делать в подобной ситуации; предпочитали надеяться, что дела пойдут на лад сами собой. Но самый главный урок “десятилетий кризиса” заключался не в том, что капиталистическая система перестала быть столь же эффективной, как в “золотую эпоху”, а в том, что ее функционирование вышло из‐под контроля. Было непонятно, что делать с непредсказуемостью мировой экономики, поскольку инструменты для этого просто отсутствовали. Наиболее действенный и широко применяемый в “золотую эпоху” механизм управления экономикой – государственное вмешательство на национальном или международном уровне – больше не работал. В “десятилетия кризиса” национальное государство утратило свое экономическое влияние.

Это стало очевидно далеко не сразу, поскольку, как это часто бывает, большинство политиков, экономистов и бизнесменов отказывалось признать необратимый характер сдвигов в мировой экономике. Деятельность большинства правительств, как и политическая жизнь в большинстве государств в 1970‐е, предполагала, что экономический спад является временным. Еще год или два – и прежнее процветание и экономический рост вернутся. А потому не стоит менять экономическую политику, столь хорошо зарекомендовавшую себя на протяжении целого поколения. История 1970‐х, взятая в целом, представляет собой хронику того, как правительства пытались выиграть время, обращаясь к старым кейнсианским рецептам. (А в отношении стран третьего мира и социалистических государств это еще и хроника больших долгов, взятых, как им тогда казалось, ненадолго.) Так получилось, что в большинстве промышленно развитых стран в 1970‐е годы социал-демократические правительства либо оставались у власти, либо же возвращались к ней после неудачных консервативных интерлюдий (как, например, в Великобритании в 1974 году и в США в 1976‐м). Они не собирались отказываться от экономической политики “золотой эпохи”.