Виталий Раул - Убит в Петербурге. Подлинная история гибели Александра II

Размеренное течение отдыха и деловых совещаний было несколько нарушено приездом в Ливадию наследника-цесаревича с семьей. Обнаружив в апартаментах покойной императрицы расположившуюся там новую супругу императора с детьми, наследная чета высказала Александру II свое негодование, которое получило немедленный и жесткий ответ. Происходившие в это время разговоры и выяснения отношений в семье монарха до нас дошли только в форме пересказов третьих лиц и косвенных упоминаний, но и то, что известно, достаточно красноречиво. Так, военный министр Милютин, чуждый всяких семейных склок, записал в своем дневнике:

«В Ливадии наслушался я рассказов о том, что делается в царской семье и в тесном придворном кружке. Говорят о холодных и натянутых отношениях цесаревны с негласной супругой императора, о неловком положении последней при появлении ее в публике и удивляются тому, что Государь, видимо, желает дать своей новой семье официальное положение. От этого жизнь в Ливадии сделалась невыносимою».

Другое свидетельство, уже более конкретное, исходит от Товарища министра имуществ А.Н. Куломзина:

«Наследник объявил императору, что если состоится коронация Юрьевской, он с женой и детьми уедет в Данию, на что последовала со стороны Александра II угроза в случае такого отъезда объявить наследником престола сына, рожденного до брака от Юрьевской, – Георгия» [9].

Сообщение Куломзина следует рассматривать как услышанное от третьего лица. Такое заявление наследник пропустить мимо ушей не мог. Можно себе представить, какое впечатление произвела такая перспектива на супругу наследника великую княгиню Марию Федоровну. Оказаться отрешенной от русского трона, пробыв в России столько лет, было равнозначно для дочери датского короля краху всей жизни. Ответ императора отрезвил наследную чету и заставил сменить тон. Наследник Александр Александрович отписал своему брату великому князю Сергею Александровичу:

«Про наше житье в Крыму лучше и не вспоминать, так оно было грустно и тяжело! Сколько было нового, шокирующего! Ты можешь себе представить, как мне тяжело все это писать, и больших подробностей решительно не могу дать ранее нашего свидания… Прибавлю только одно: против свершившегося факта идти нельзя, и ничего не поможет. Нам остается одно: покориться и исполнять желания и волю Папа…».

Что ж, вывод наследника для письма брату, которое прочтут чиновники почтового ведомства, отвечающие за перлюстрацию, был выверен и не вызывал вопросов. На деле же наследная чета не собиралась покоряться судьбе и сразу по возвращении из Крыма задействовала свой последний козырь – генерала Черевина и его агентуру.

В сентябре Александр II решил укрепить материальное положение своей новой семьи и объявил ценные бумаги, ранее внесенные им в Госбанк, на сумму 3 миллиона 321 тысячу рублей, собственностью княгини Юрьевской.

Вообще, пребывание императора в Ливадии осенью 1880 года не оставило сомнений о его дальнейших намерениях ни у Двора, ни у наследной четы: всем стало понятно, что предстоит коронация новой императрицы и этот акт будет сопровождаться реформой государственной власти. Однако все предположения находились на стадии разработки. В таком же состоянии находилась и сама процедура предстоящей коронации. Здесь предстояло найти такие генеалогические обоснования для будущего манифеста, которые бы показали обществу глубокие исторические корни рода Долгоруких и таким образом подтвердили неслучайный выбор императором своей новой супруги. Известно, что такие генеалогические изыскания проводились в московских архивах. Злые языки из числа приживалок покойной императрицы Марии Александровны распространяли слухи, что Александр II намерен взять за образец коронацию Петром I своей жены – Екатерины I. Странно, что такую очевидную глупость до сих пор повторяют отечественные историки.

Перед возвращением в Петербург император написал своему сыну-наследнику письмо с просьбой позаботиться о его жене и детях в случае своей смерти. Документ, написанный в Ливадии 9 ноября 1880 года, производит тяжелое впечатление, как обращение к человеку, отлично знающему, откуда исходит основная угроза жизни собственному отцу. Страсти, кипевшие вокруг российского трона, принимали шекспировский окрас. Отъезд Александра II из Ливадии, с семьей и сопровождающей свитой состоялся 18 ноября из Симферополя. Военный министр отметил в дневнике дату прибытия в Петербург, 21 ноября, и общую тревожную обстановку даже в пути:

«Почти нигде Государь не выходил из вагона; на станциях не позволяли быть на платформе ни одному постороннему человеку. Во время самого пути граф Лорис-Меликов получал тревожные телеграммы об арестовании разных подозрительных личностей, о провозе каких-то снарядов, орсиньевских бомб и т. п., боялись даже за переезд в самом Петербурге от вокзала до дворца, так что в столице никто не знал часа приезда Государя, а между тем велено было начальству и всем офицерам гвардии находиться на станции для встречи Его Величества. Таким образом, все ждали в воксале с 8-го часа утра до 10 часов. Однако же все обошлось благополучно, и Государь спокойно проехал по Невскому проспекту с многочисленным конвоем гвардейских кавалерийских офицеров».

По приезде в Петербург княгиня Юрьевская разместилась в Зимнем дворце, в новых, специально для нее подготовленных апартаментах. Режим негласного пребывания закончился, но спокойствия не наступило. Камер-юнгфер княгини Вера Боровикова так вспоминала обстановку во дворце после возвращения из Крыма:

«Вся наша жизнь шла прекрасно в Зимнем дворце, и ожидали еще лучшей. Княгиня с Государем ездили на обеды к Наследнику Александру Александровичу и Великому князю Владимиру Александровичу, и также они всегда приглашались к Высочайшему семейному обеду. Часто Государь обедал у нас наверху вместе с княгиней и детьми Георгием, Ольгой и Екатериной. У нас наверху был свой штат, четырнадцать человек придворных служащих: два официанта, два камердинера, два рейткнехта, два ездовых, два выездных и четыре истопника – все были избранные из штата лучшие. Комнаты у нас во дворце были обставлены просто, но очень большие были апартаменты. Жили очень весело и в полном удовольствии, но чувство всегда было тяжелое, потому что всегда слышали, что делается против Государя зло».

Растерянность перед грядущими переменами царила среди фрейлин покойной императрицы. Одна из них – Дарья Тютчева, не выдержав напряжения, написала письмо императору сумбурного содержания и попросила отставку. Экзальтация этой дамы перехлестывала все рамки приличия, но обнаруживала характерную осведомленность, необычную для рядовой фрейлины. Вполне разделявшая позицию Тютчевой фрейлина А.А. Толстая позже вспоминала: