Виталий Раул - Убит в Петербурге. Подлинная история гибели Александра II

«Процесс 16 террористов» проходил в Санкт-Петербургском военно-окружном суде с 25 по 30 октября 1880 года. Председательствовал генерал-майор С.А. Лейхт, обвинение поддерживал военный прокурор действительный статский советник И.Д. Ашхарумов. Ход суда освещался в прессе: «Правительственный вестник» публиковал ежедневные материалы заседаний.

Приговор был ожидаемо суровым, но император, при конфирмации, несколько его смягчил, оставив смертную казнь только Квятковскому и Преснякову. Главный динамитчик «Народной воли» Степан Ширяев избежал петли и получил бессрочную каторгу. Ширяев перед самым судом дал откровенные показания, куда более информативные, чем Гольденберг, и этим спас себе жизнь. Характерно, что советские историки на этом основании почему-то не стали записывать его в предатели.

В целом суд дал в руки властей только один бесспорный вывод, что «Народной волей» единолично руководит некто Александр Михайлов, напрямую связанный с источником финансирования и мелькавший во всех эпизодах покушений в качестве организатора. Следствие и суд оказались бессильны определить этот самый источник финансирования, за отсутствием прямых доказательств. В последнем, 10-м разделе обвинительного акта «О доставлении денежных средств членам социально-революционной партии» все сводилось к тому, что основным источником финансовой подпитки «Народной воли» было имущество помещика Лизогуба, якобы отданное им безвозмездно на дело партии. Основным обвиняемым по этому разделу проходил некто В.В. Дриго, управлявший имуществом Лизогуба, по его личной доверенности. Дриго действительно продавал имения Лизогуба, но совсем не в интересах какой-то «Народной воли», а исключительно в целях наживы. Самое интересное, что делал он это под контролем Третьего отделения и его руководства. Советская историография прошла мимо писем Дриго из тюрьмы к директору департамента полиции барону Велио и Лорис-Меликову, красноречиво свидетельствовавших о его непричастности к финансированию «Народной воли». Не в силах ответить на главный вопрос, кто давал деньги на динамитную программу террористов, содержание типографий и многочисленного штата подпольной организации, царский суд, а за ним и целое поколение советских историков ухватились за имущество помещика Лизогуба, которое распродавал добросовестный мошенник Владимир Дриго.

Вот перед нами заявление Дриго директору департамента полиции от 23 октября 1880 года, написанное за два дня до начала процесса. Приводим здесь наиболее красноречивые выдержки:

«Получив обвинительный акт и видя, что я обвиняюсь в том, на что действительных ответов по самому существу дела я на суде по многим и многим обстоятельствам давать не могу, я обращаюсь к Вашему Превосходительству собрать из бумаг и дел вверенного Вашему Превосходительству Департамента государственной полиции, бывшего 3-го отделения, те факты и доказательства, которые дают обо мне сведения как о человеке совершенно другом, не только не противоправительственного направления, а напротив, как известного слугу. В делах бывшего 3-го отделения находится очень много переписки с Черниговским Ж.У., касающейся лично меня, из которой будет видно, что я сделал и хотел сделать; но между прочим я прошу указать и двадцати-тридцати фактов на протокол самого первого дознания при явке моей в Третье отделение, но еще до представления меня Шмидту и Дрентельну, где мною подробно было описано мое отношение к неразысканному революционеру Михайлову (по протоколу Безменову) и на мою телеграмму через начальника Черниговского Ж.У. (шифрованную) во время, то есть после опубликования московского покушения, когда я был задет и до того взволнован, что, несмотря на всегдашнюю мою осторожность, открыто предлагал свои услуги на все, на что бы не понадобилось, и в ответ на что я был вызван тогда в Петербург. Вместе с тем на суде может быть усвоено представление, что я стремился к передаче имущества Лизогуба в руки революционеров на преступные цели, чему воспрепятствовал будто бы только мой арест, то я прошу Ваше Превосходительство констатировать факт, что тогдашний арест был лично по моему заявлению, значит, здесь вовсе не случайное прекращение намерения, что векселей я вовсе не желал передавать, и что для этого был с просьбой к Губернатору, да что, наконец, и не было в действительности надобности в написании новых от меня векселей, так как в то время имущество было ликвидировано и у меня было на значительную сумму векселей, которые вместо передачи революционерам, были в количестве 50 000 представлены в виде залога в 3-е отделение. Эти факты, как показывающие, что я вовсе не придерживался революционной партии, а напротив, всегда старался быть от них в стороне, изолированным, я покорнейше прошу представить к сведению Его Сиятельства графа Лорис-Меликова при окончательной постановке вопроса о моей виновности.

Я умоляю Вас, Ваше превосходительство, как лицо, которому наиболее все может быть известно, выступить в защиту для уяснения не только моей невиновности, но даже известной полезности! Я позволю себе напомнить и то действительно гуманное покровительство, которое было найдено мною как в лице Управляющего 3-им отделением Шмидта, так и в лице самого Шефа Жандармов генерала Дрентельна.

Если будут затруднения в отыскании указываемых мною фактов, то их знает и может указать начальник 1-ой экспедиции генерал Кириллов и начальник Черниговского Ж.У. полковник Мерклин.

Дворянин Вл. Дриго.

1880 г., 23 октября» [3].

Как видим, тень от операций по продаже имущества Лизогуба ложилась на руководство Третьего отделения, получившего в качестве залога векселя от Дриго. Самого Дриго арестовали по приказу Лорис-Меликова, и, разумеется, следователям были известны все документы, на которые он ссылался в своем заявлении от 23 октября. На суде эти документы не фигурировали и невиновность Дриго никто доказывать не собирался. В ходе судебного следствия было установлено только получение Зунделевичем 3 000 рублей от Дриго в начале 1879 года, да и то без определения, на какие цели они были потрачены. Именно за эти 3 000 рублей и был осужден Владимир Дриго.

Он остро переживал вопиющую несправедливость и отправил из тюрьмы последний крик отчаяния:

«29 ноября 1880 года, Петербург,

Дом предварительного заключения.

В настоящее время, когда всякая надежда на возвращение свободы потеряна, когда все и везде дает себя чувствовать, что я не более как лишенный всех прав арестант и что мне одна дорога – Сибирь, я решаюсь дать о себе последний отголосок, решаюсь изложить последовательно и подробно все обстоятельства, которые привели меня на скамью подсудимых, а потом уведут и дальше – в Сибирь, далеко от родины, родных и всего дорогого. Будет ли эта последняя моя исповедь прочтена кем-нибудь, кому ведать надлежит, раньше чем я буду невозвратно отправлен, смягчит ли она мою участь или нет, по правде, положа руку на сердце, говоря, я уже не добиваюсь этого. Я уже смотрю на все как на дело оконченное и невозвратимое. Здесь я считаю за собой даже право восстановить эту истину, восстановить не ради облегчения своей участи, так как это теперь даже невозможно, а только чтобы хоть когда-нибудь, в ком-нибудь пробудить сознание, что я действительно ни за что осужден, без вины до того, что иногда приходит в голову вопрос – не за то ли, что я был против революционеров, меня преследуют…?»