Виталий Раул - Убит в Петербурге. Подлинная история гибели Александра II

Густая тень от векселей на имущество Лизогуба, находившихся под залогом в спецслужбе, падала на все руководство Третьим отделением.

Лорис-Меликов посчитал за лучшее упрятать Дриго в тюрьму, чем вести дальнейшие раскопки в помойке уже несуществующего ведомства. Вопрос источника финансирования «Народной воли» остался открытым.

Рано утром 4 ноября 1880 года на валу Ивановского равелина Петропавловской крепости повесили Александра Квятковского и Андрея Преснякова. В деле 16 террористов была поставлена точка.

Потеря важного свидетеля по делу «Народной воли» фактически отбросила следствие на исходные позиции. Хотя Лорис-Меликов имел точный список неразысканных террористов и знал, что все они находятся в Петербурге, розыск их представлялся чрезвычайно сложным. Министра внутренних дел успокаивало только одно – затишье после взрыва в Зимнем дворце и слабая надежда на то, что подпольная организация обескровлена. Первый сигнал о том, что это не так, поступил в июле 1880 года, когда в Петербурге было отмечено появление № 1 «Листка Народной воли» – сокращенного варианта «Народной воли». «Листки» стали регулярно появляться в Петербурге: № 2 в августе и № 3 в сентябре, а уже в начале декабря 1880 года вышел № 4 «Народной воли», уже в полномасштабном варианте. На фоне таких знаменательных явлений, как регулярный выпуск подпольных изданий, сама возможность подобной издательской деятельности должна была насторожить Лорис-Меликова. По существу, это был открытый сигнал, что оставшаяся на свободе группа террористов вновь получает финансирование из источника, который так и не был установлен следствием и судом над террористами.

В 1930 году в издательстве Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев появилась неожиданная и весьма интересная работа Д.М. Кузьмина «Народовольческая журналистика» с послесловием Веры Фигнер. Эта во многом замечательная работа вызвала в узком кругу еще живших народовольцев странную реакцию: смесь ревности и откровенного негатива. С особой силой эта реакция видна в послесловии к книге Веры Фигнер. Суровая дама от «народного» террора прямо сходу высказала свое возмущение дерзостью Кузьмина:

«В общем работа Кузьмина производит на меня тяжелое впечатление. Характер ее двойственный: многие главы написаны тоном панегирика; быть может, этот повышенный тон и естественен у человека, стоящего в стороне, но он несколько царапает щепетильную честность члена партии. Об этой части я говорю, что она написана “во здравие” “Народной Воли”.

Другие главы, в которых речь идет о Тихомирове или о Михайловском, я считаю написанными “за упокой” Исполнительного Комитета и “Народной Воли”» [4].

Что же, «оцарапанная честность члена партии» на этот раз не обманула Веру Фигнер – книга Кузьмина действительно вскрыла такие подробности «героического эпоса», которые кардинально меняли безукоризненное лицо бронзовых изваяний. Для начала Кузьмин, доходчиво и ничего не придумывая, рассказал советским читателям, что из себя представляла «Народная воля» как печатное издание в сравнении с такими же, издававшимися легально. Прежде всего обращал на себя внимание формат издания: «…народовольческая газета выходила в свет большими тетрадями, размером 22 на 28 см, приблизительно такого формата, как современные еженедельники “Нива” или “Огонек”… Текст в них печатался в два столбца с соблюдением всех типографских правил. Корректура была безукоризненная. Первые номера “Народной Воли”, вплоть до 5-го, имели одну общую нумерацию, в среднем по 20 двухстолбцовых страниц на каждый номер, или по 40 колонок. При таком наборе весь номер, в переводе на журнальный формат, принял бы вид компактной брошюры в 60 или 65 страниц сплошного текста. Для подпольного периодического органа, издающегося в России, эта величина небывалая, даже и в позднейшее время. “Народная Воля” с этой точки зрения должна быть названа собственно не газетой в точном смысле такого слова, а настоящим журналом, выходившим в свет с поразительной правильностью, несмотря на самые жесткие правительственные гонения и репрессии». Понятно, что такой «панегирик» не мог устроить честную революционерку Веру Фигнер. Советскому читателю тем более было не понятно, что это за подпольная газета издавалась в Петербурге, 2 экземпляра которой регулярно доставлялись «на особо прочной бумаге»: 1 экземпляр опускался в ящик Императорской публичной библиотеки, а другой отсылался через посыльного и французского посла в Национальную парижскую библиотеку по ее просьбе. Далее Кузьмин констатирует, что, имея внушительный по объему запас шрифтов, газета «Народная Воля» имела вид «изящно изданного журнала», что оказывало «большое психологическое впечатление на читателя и говорило о большой силе партии». На властные структуры Петербурга «изящно изданный журнал» производил еще большее впечатление: оказалось, что выявить подпольную типографию полиция бессильна. В показаниях Квятковского по делу 16 террористов имеется его справка о доходности «Народной Воли» как коммерческого издания: тираж в 2 500 экземпляров не обеспечивал спроса. Это был отличный результат, но газета, разумеется, не могла служить источником финансирования динамитных мероприятий.

Отчет о работе, проделанной в 1879–1880 годах «Народной волей», прозвучавший на заседаниях суда над террористами, не давал министру внутренних дел Лорис-Меликову никаких оснований для расслабления, тем более что основные фигуранты дела Квятковский и Ширяев откровенно осветили принятую в организации тактику. Она сводилась к тому, что в отдельно взятую операцию посвящались только исполнители и никто более. Этим обеспечивались секретность дела и минимальное количество участников. После процесса и казни осужденных для Лорис-Меликова наступило тревожное время ожидания в условиях отсутствия какой-либо информации о дальнейших планах террористов. Ожидание было прервано в пятницу 28 ноября 1880 года…

В воскресенье 30 ноября в вечерней ежедневной газете «Россия» № 76 петербургская публика с удивлением прочла раздел «Хроника»:

«28 ноября, в пятницу, Государь Император изволил принимать директора департамента государственной полиции, тайного советника барона Велио.

28 ноября прибыли в Петербург принц Константин Петрович Ольденбургский и генерал-адъютант граф Игнатьев.

28 ноября, в 4 часа пополудни, управлением Московской части 1-го участка, арестован весьма важный политический преступник партии социалистов, отставной поручик Поливанов.

Обстоятельства, которыми сопровождалось его задержание, чрезвычайно интересны: в течение целого месяца полиция, предуведомленная о нем секретным отделением, по описанным общим приметам разыскивала его и следила за ним, но он ловко избегал опасности. В начале 20-х чисел ноября-месяца Поливанов заказал в фотографиях Таубе и Александровского копии с фотографических карточек недавно казненных политических преступников; здесь-то именно полицейские чины, временно принявшие на себя обязанности швейцаров, две недели ожидали его прихода за получением заказа, но он счастливо избег опасности в фотографии Александровского. Он действительно пришел туда, получил карточки и спокойно вышел только потому, что хозяин фотографии, опасаясь, как он говорил, пули, побоялся выйти, а один полицейский чиновник не решился его захватить.