Ольга Роман - Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

Мэдилин помолчала. Память. Жестокая, беспощадная память. Своими картинками, что навсегда остаются на пристрастном материнском сердце. Память. Соль на рану или – вдруг сорванные с нее разом бинты. Нат перед своей дальней дорогой, его легкая улыбка, серо-голубые глаза… А она понимала. Она все понимала, что он хотел бы остаться. Подумаешь, талант к математике. У него были лучшие. Стрелять из лука и покорять диких мустангов, знать тайны леса и иметь еще много других умений в своих прериях.

– Нет таких людей, которым все нипочем, Нелл, – сказала она. – Это ведь недаром сказал Господь: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи» (2 Кор.12:9). Думаешь, Нату так уж хотелось уезжать в Гарвард? Или отцу так хотелось отправлять его туда?

– Тогда зачем это все было надо? – заметила Хелен.

– Это было решением любви отца. Пока молодость и есть возможность, надо учиться и приобретать какую-нибудь специальность, ты ведь не знаешь, как потом повернется и сложится твоя жизнь и что тебе тогда в этой жизни пригодится. «Ныне необходимо каждому молодому человеку образовать себя удовлетворительно в юности, чтобы быть полезным существенно отечеству и доставить себе хорошее положение» [137], – пояснила она.

– Нат все равно никогда не станет жить городской жизнью. Он вырос в прериях, и он отучится и вернется, – уверенно заявила Хелен. – И все забудет. Только потратит зря время на учебу.

– Понадобится – вспомнит, – мягко улыбнулась Мэдилин. – Пока в этом мире строятся города и прокладываются железные дороги, инженеры нужны всюду. Как раз и здесь в прериях – тоже. Вдруг здесь захотят построить новый город? С мостами и железными дорогами? Вот Натаниэль и будет чертить чертежи и делать расчеты. У него все снова будет как всегда. Как ты думаешь, Хелен? Прерии, приключения, чертежи, – нарисовала она уже в своих мыслях новую невольную идиллию.

Хелен тоже невольно улыбнулась. И вспомнила про другое.

– Надо собрать обед отвезти папе. Он говорил, не будет сегодня к обеду. Я пошла, мама.

– Благослови тебя Господь, – заметила Мэдилин.

«Хелен». «Солнечная», «светлая», «лучезарная, как факел». Солнечный лучик в доме и на душу матери. Любимая и дорогая дочь.

Хелен наскоро взнуздала Лиру, закинула ногу в стремя. Глянула вокруг. Какой все-таки зеленой была эта трава и каким синим – небо. «Небеса поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает твердь…» – вспомнила она. Наверное, Нат тоже понемногу заучивал ведь эту книгу наизусть. Конечно же. Значит, не пропало. Ничего не пропало. Дружба – она так и осталась. Это непонятно со стороны. Но это понятно тем, у кого вся Псалтирь со своим другом тоже вот так словно пополам. «Псалом – посредник дружбы, единение между далекими» [138], – поняла сейчас она.

Она улыбнулась. С какой-то смелой и беззаботной решимостью. Все проходит и все пройдет. «И мир преходит, и похоть его, а творяй волю Божию пребывает во веки» (1 Ин.2:17). О чем радоваться и о чем тогда печалиться? Сказал Господь Своим ученикам: «Истинно, истинно говорю вам: вы восплачете и возрыдаете, а мир возрадуется; вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет. Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир. Так и вы теперь имеете печаль; но Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас; и в тот день вы не спросите Меня ни о чем» (Ин.16:20–22).

Наверное, это была самая нелепая и глупая случайность, какая только могла быть. Наверное, она не стоила своих последствий. Но она была. Хотя в тот день просто всего лишь торжествовала городская весна и наступал конец учебного года. Обычная весна. Обычный учебный год.

Но откуда-то из-за океана, сразу с корабля, сразу с железной дороги дядя приехал навестить своего племянника, и он не стал долго раздумывать и располагаться с дороги, а пошел прямиком в альма-матер своего юного друга. Дядя был охотником. Пылким и заядлым. А еще он никогда не думал о том, что скажут и подумают другие. Наверное, поэтому он и появился у здания Гарвардского университета словно бы английским герцогом – ружье на плече и его ловчий сокол.

Дэви Диксли как раз оказался вместе с другими своими товарищами здесь же на Гарвардском двору, поскольку занятий пока не было. Поспрашивав и поосмотревшись по сторонам, дядя смог наконец остановить именно нужного человека, который знал, кто здесь Дэви Диксли и как его найти. Дэви Диксли был где-то там, возле тех деревьев. Где-то там, возле тех деревьев сокол рванулся в небо, взмахнув крыльями и вырвавшись и от дяди, и от племянника. И вырвавшись вместе с тем самым ремешком, к которому и был ведь привязан по окольцованным лапам, чтобы никуда не улететь. Правда, он не полетел далеко, он просто отлетел в сторону и устроился где-то сверху на одном из ближних деревьев. А потом снова сорвался было в воздух, но уже не смог. Зацепился ремешком своей привязи.

Мистер Эдриан Харрингтон не растерялся. Он вскинул ружье – надо было просто перебить выстрелом бечевку, и тогда птица получит свободу. Но и все-таки не сделал этого выстрела. Слишком рискованно. Стрелять надо было на саму птицу, слишком близко, и он не был готов к возможной ошибке. С невольной горечью Эдриан Харрингтон понял сейчас, что вовсе и не такой уж он и непревзойденный охотник, каким представлялся сам себе всегда со стороны.

Лэйс случайно оказался рядом. Дэви Диксли посмотрел на него. Это была надежда. Они не были близкими друзьями и почти не знали друг друга, но Дэви знал сейчас главное: это был Нат из Висконсина. Говорят, в прериях охотники попадают в глаз белке. И много чего говорят. Что правда, а что – нет, непонятно, но должно же ведь хоть что-то всегда быть правдой.

Натаниэль не был охотником. Но стрелять он умел. Второго выстрела не понадобилось. Сокол оказался освобожден от своих пут, сделал круг по синему небу и спустился к своему хозяину. Тот скинул куртку и укутал его всего, а потом крепко и от всей души пожал руку неизвестному гарвардскому ученику. В коротком разговоре он что-то рассказал о себе, что-то расспросил о нем самом. А потом помахал рукой, и они вдвоем с Дэви пошли уже к выходу из парка.

Натаниэль тоже помахал в ответ. Встреча, одна из десятков и сотен таких же других встреч. Люди разговаривают, люди узнают друг друга и снова теряются в этом мире. Почему-то всегда бывает невольная грусть. Тут же забывается и проходит, просто на мгновение понимаешь: вот она, жизнь. Лэйс не знал. Эдвард Харрингтон считался среди своих друзей и знакомых жестким и властным человеком, тяжелым в общении, тяжелым в жизни. Но Лэйс знал прерии. Когда на сердце слишком большой простор, и острые углы характера и поведения другого человека ничего не могут значить тогда вот такому чужому спокойному, сдержанному складу души. Эдвард Харрингтон был просто человеком. Со своими заботами, печалями и радостями.