Ольга Роман - Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

Лэйса ждали на главном входе.

– Вы отчислены, сэр, – перегородил ему дорогу сам ректор университета. – Здесь вам не прерии.

Натаниэль посмотрел на него, пытаясь понять и осмыслить. Это было слишком неожиданно. Еще неожиданнее, чем все, что уже произошло. И этого не могло быть. Отец отправил его сюда, отец остался без помощника на ранчо, чтобы он выучился и мог иметь будущее инженера. Он не мог не оправдать его надежд и просто вот так остаться неучем. Это была какая-то ошибка, вся эта история.

Незнакомый, высокий и пожилой мужчина в военной форме стоял рядом с его непримиримым и непреклонным обвинителем.

– Вы отчислены, сэр, но приняты в Вест-Пойнт, – сказал теперь он. – Пойдешь, сынок?

Лэйс помолчал.

– Наверное, придется, – наконец сказал он.

Ректор университета пожал плечами. Казалось, он был озадачен. Он не видел радости своего ученика. Почему-то ему ведь казалось, что тот будет рад такому повороту событий. В Вест-Пойнт попадают единицы. Но, видимо, он ошибся. Только все уже было сказано и решено, и сказанного уже не вернуть назад.

– Ты ничего не теряешь, Нат. Ты точно также будешь иметь инженерные знания, – почему-то добавил теперь он. – Все учебные программы инженерных факультетов всегда пишутся по учебникам с Вест-Пойнта.

Лэйс не понял его обеспокоенности о нем и лишь кивнул, он ведь не знал ничего о недавнем разговоре, когда его просто видели в окно и один из двоих собеседников заметил другому:

– Хотел бы я иметь этого стрелка кадетом у себя в Вест-Пойнте. Только жаль, никак ведь этого не устроить. Уже гарвардский парень.

– Почему? Запросто. По старой дружбе, – невольно загорелся этой мыслью другой.

Наверное, это был не очень честный спектакль. Но Лэйс не знал. А потом ему было уже неважно. Гарвард – так Гарвард. Вест-Пойнт – так Вест-Пойнт.

Он не написал домой письма. Слишком много всего, чтобы объяснять письмом. Он просто приехал на каникулы уже в своей синей кадетской форме. А потом прошла учеба. Прошли еще годы. Тогда он приедет уже со своими капитанскими погонами.

Мэдилин смотрела на своего бравого, великолепного капитана. Смотрела и понимала, что наконец-то смогла вздохнуть без боли. Нат, Натаниэль, Тэн, Натти – вот, он наконец стоял перед ней, вот – он здесь, дома. Живой и здоровый. А все остальное – словно сон, словно тяжелый, отчаянный сон…

Она помнила. Она помнила тот день, перечеркнувший все ее простое, тихое счастье православной невесты, жены и матери. Север и Юг. Север и Юг пошли на бой и на гибель, и где-то там, на полях сражений был и Нат, ее малыш с серо-голубыми глазами, ее капитан с Вест-Пойнта. Мэдилин не могла поверить, Мэдилин не могла принять. Мэдилин не понимала, как она возможна, эта война. Она не стоила ни одной жизни, она не могла иметь эту свою возможную цену в жизнь ее сына. Это было неправильно, это была вопиющая несправедливость, это была боль, отчаянная, оглушающая боль, когда все мысли и все чувства – уже одно безумие. Потому что все они становятся уже не мысли и чувства, а один лишь ропот, одно лишь ожесточение, один мятеж.

Но чего она ждала, она забыла, где живет? Она забыла историю веков и народов, историю многих подвигов и скорбей? «Кто это говорит: “и то бывает, чему Господь не повелел быть”?

Не от уст ли Всевышнего происходит бедствие и благополучие?

Зачем сетует человек живущий? всякий сетуй на грехи свои.

Испытаем и исследуем пути свои, и обратимся к Господу.

Вознесем сердце наше и руки к Богу, сущему на небесах:

мы отпали и упорствовали; Ты не пощадил» (Плч.3:37–42).

Мэдилин стояла у окна и перебирала край занавески, перебирала и не могла успокоиться, и не могла вздохнуть. «Против смирения и терпения враг приносит хулу на Самого Бога, якобы оставляющего служащих Ему; но хула его да снидет на главу его чрез посредство славословия, благодарения и исповедания, приносимых Богу рабами Его, по примеру святых трех отроков» [139] (Игнатий Брянчанинов), – спасительным якорем вспомнила вдруг она.

И без сил присела к столу. Конечно. Ничего нового. Все идет по своему кругу. Господь рядом. Рядом с ее Натаниэлем. Все идет как идет. Все как лучше, «имиже веси судьбами…»

«Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?» (Мк. 8:36–37) «Род человеческий – разряд существ падших. Земля – преддверие ада с первоначальными казнями для преступных. Спаситель соделал ее преддверием рая» [140]. А она, что она? «Отвергнись себя…» (Мк.8:34) Да. Когда так больно, словно нечем дышать, когда эта боль будит посреди ночи – «отвергнись себя…» Когда она отступает и затихает, но накатывает снова – «отвергнись себя». И улыбайся, делай дела, живи дальше. Потому что где-то там Натаниэль, наверное, ведь вспоминает тоже – посреди жары или дождя, усталости и многого горя и крови – «отвергнись себя…» Потому что просто нельзя предавать своего сына. И дочь. Что ты скажешь, чему научишь и как утешишь, если у тебя на словах все одно, а на деле – другое? Она должна молчать. Просто молчать.

«Стояла при кресте и распятом на нем Господе Приснодева Богоматерь. Как мечом пронзено было печалию Ее сердце: предсказание святого старца Симеона исполнялось. Но Она ведала, что на кресте совершается искупление рода человеческого; Она ведала, что Сын Ее, Сын Божий, благоизволил взойти на крест и принести Себя в примирительную жертву за отверженное человечество; Она ведала, что Господь, совершив искупление человеков смертию, воскреснет и совоскресит с Собою человечество; Она ведала это – и безмолвствовала. Безмолвствовала Она пред величием события; безмолвствовала от преизобилия скорби; безмолвствовала пред совершавшеюся волею Божиею, против определения которой нет голоса» [141].

Хелен не было дома. Хелен узнает о начале военных действий от соседки. Картинка сложится сразу. Натаниэль был выпускником Вест-Пойнта. Натаниэль должен был приехать в отпуск. Он не приедет. Он приедет когда-то потом. Но если вообще больше уже не приедет? Они даже не простились. Не повидались. А потом, что потом? Она пошла по траве к своей лошади. Она шла по траве, как по тонкому льду, как по водной глади, готовой в любой момент разверзнуться и поглотить ее. Хелен припала к лошадиной шее и горячие, горькие, безутешные слезы покатились по шее животного, и пропал весь мир.

А Мэдилин все еще стояла у окна. За окном наступал закат. Алый, тихий закат. Алый, тихий вечер. «И восходит солнце и заходит солнце и в место свое влечется, сие возсиявая тамо…» (Еккл.1:5) «В скорбных помыслах никакого нет толку: от скорби не избавляют, никакой помощи не приносят, только расстраивают душу и тело. Значит: они от бесов – и надобно их отгонять от себя. Отгоняются же скорбные помыслы благодарением Богу. Благодарение сперва успокаивает сердце, потом приносит ему утешение, впоследствии принесёт и небесное радование – залог, предвкушение радости вечной… Благодарение из простеньких и немногих слов, а дела наделает больше, нежели сделают его тысячи умнейших книг. Благодарение – оружие, завещанное христианам Духом Святым чрез апостола. Благодарение – апостольское, Божие учение и предание. Благодарение Богу совершает чудеса и знамения! И зрятся эти знамения не очами телесными, – несравненно превосходнейшими их очами душевными – и в душевной клети: там от Божественнаго прикосновения оставляет болезненный огнь скорби тещу Петрову, – и она начинает услуживать Господу. Пётр – образ веры: тёща его – образ души, ближайшей родственницы Петру. Благодарение – сильно Богом всесильным, Которому оно приносится! Благодарение – сильно верою, которая одна, решительно одна, способна восприять и объять неограниченную силу Божию: у веры нет границ, как нет их у Бога и у всего, что относится к Богу. Разум, как ни разумен, – ограничен: не годится для дел Божиих. Всё Божие, всякое знамение он встречает отталкиванием. “Как?”, “неужели?”, “почему?” – Прочь – непотребный, отверженный Богом!.. Придите – святая вера и буйство проповеди Христовой – спасите нас!» [142].