Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Девушка вдруг напряглась и сказала: «Миссис Стэнли, опять!»

— Давай его сюда, — Марфа нежно взяла внука. «Пошли, Питер, там — она указала на стол в углу комнаты, — уже приготовлено все, помоем его. Помоем, да? — сын опять закричал, и Питер изумленно спросил: «Теперь он всегда кричать будет?»

— Первый год, — Марфа стала поливать мальчика теплой водой из кувшина, — да. И потом тоже, — она вытерла ребенка, и, ловко запеленав его, сказала: «Иди, сейчас второго увидишь, я этого пока поношу, а потом обоих к груди приложим».

Рэйчел схватила его руку, и, тяжело дыша, сказала: «Все хорошо, уже не так больно, не так!».

Миссис Стэнли подставила пеленку и рассмеялась: «А вот сейчас рыжий будет, в маму!»

Ребенок — поменьше первого, — выскользнул в руки акушерки, и Марфа, бросив один взгляд туда, расхохоталась: «Рыжая! И крикливая же, миссис Стэнли!»

— В бабушку, — акушерка завернула девочку и дала ее Рэйчел. Та плакала, и Питер, взяв сына, уложив его рядом с дочкой, на руке жены, шепнул ей: «Я тебя люблю. Смотри, их двое и они все наши. А теперь бери их, ложись, и отдыхайте. Вы мое счастье».

Дети кричали и Марфа, погладив по голове невестку, сказала: «Молодец, доченька. А ты иди, иди, — она улыбнулась сыну, — мы с миссис Стэнли потом спустимся».

Он поцеловал Рэйчел в заплаканный глаз, и, еще раз повторив: «Я тебя люблю», выйдя в коридор, выдохнув — сел на ступеньку лестницы.

— Что там, мистер Питер? — раздался снизу озабоченный голос экономки.

Мужчина поднял голову и увидел, в свете свечей, отчима и мистрис Доусон. Цезарь вышел из кухни, и, повертевшись, чуть слышно, гавкнув, улегся у ног адмирала. Собака посмотрела на него янтарными, добрыми глазами и Питер, рассмеявшись, ответил: «Мальчик и девочка, вот».

Цезарь одобрительно заурчал и мужчина вдруг покраснел: «Я бы поел что-нибудь, мистрис Доусон, можно?»

— Пойдем, — позвал его отчим. «Я тут в погреб винный уже сходил, так, что и выпьем заодно».

Питер вскочил на ноги и вдруг подумал: «Шесть миллионов, мы же делали проверку с Констанцей перед Рождеством. Ну, так к тридцати годам у меня будет десять, теперь есть — ради кого».

Он широко улыбнулся и стал спускаться вниз.

В опочивальне все еще пахло жасмином. Он вошел на цыпочках, и огляделся — было полутемно, лучи рассветного солнца едва пробивались сквозь щели в ставнях. «И тихо, старина, — сказал Питер собаке.

Цезарь укоризненно взглянул на него, и, улегшись под колыбелью, уткнув нос в лапы — опустил уши. Питер наклонился — дети спали, прижавшись друг к другу, едва видные под пеной кружев.

— Майкл и Юджиния, — донесся с кровати сонный голос жены. «Моего отца тоже звали Мигуэль, как дедушку твоего. А у нее синие глаза, и она очень бойкая. Майкл спокойнее».

— Правильно, он мальчик, и старше ее, так и надо, — Питер открыл бюро и, достав оттуда что-то, приладил над колыбелью.

Твой сын, Арокун, — смешливо сказала жена, глядя на украшение из меха и перьев. «Иди сюда, — Рэйчел откинула одеяло.

— Твоя дочь, Осенний Лист, — Питер поцеловал ее в белую шею и подумал: «Господи, как я их люблю, спасибо тебе, Господи».

— Там я тебе кое-что принес, — он потерся щекой о плечо жены. «Подарки. Потом посмотрим».

— Угу, — она потянулась, и, поерзав, устроила голову на его руке. «Спасибо тебе, — шепнула Рэйчел.

— Ты спи, — Питер обнял ее. «Я их тебе подам, сразу же, когда есть захотят. А ты спи».

Жена поцеловала его, — крепко, и Питер, баюкая ее, слыша едва уловимое дыхание детей, и сам задремал. Цезарь лежал, чуть позевывая, одним глазом следя за тем, как колыхается наверху украшение, и, наконец, тоже заснул — шевеля носом и подергивая лапами.

Эй топорщился под сильным ветром с востока. Мелкий дождь поливал булыжники набережной, влажные брусья пристани, рыбацкие лодки, что стояли у причала.

Женщина, — высокая, стройная, в темном шерстяном плаще, — надвинула пониже мокрый капюшон, и, вздохнув, посмотрев на туманный горизонт, — отвернулась.

— Да не волнуйтесь вы так, донья Мирьям, — раздался веселый голос сзади. «Видите, ветер, какой? Наверняка, их к западу отнесло, ну да ничего, завтра уже и тут будут».

Она окинула взглядом мужчину — его черные, кудрявые волосы были мокрыми от дождя, белые зубы блестели на смуглом лице, и, вздохнув, спросила: «А как ваш корабль, капитан Энрикес? Готов?»

— Меня зовут Мозес, донья Мирьям. Моше, если вам так будет угодно, — он рассмеялся. «Ну да вы помните. А корабль, — он встряхнул влажной головой, — уже и доделывают, справлю Песах, как положено хорошему еврею, и уйду в Новый Свет.

— Через две недели, да, — подумала Мирьям. «Хосе же написал, что как раз к этому времени вернется. Как я скучаю, как скучаю. Хоть бы тетя Марта с Беллой быстрее сюда добрались».

— Так что скоро вы увидите свою сестру, донья Мирьям, — Энрикес свистнул лодочнику на канале, и, бросив ему монету, сказал: «А когда мы с вами встретимся?».

— Вы же знаете, капитан Энрикес, сегодня вечером, — вздохнув, подобрав подол платья, сказала девушка, — у дона Исаака и доньи Ханы. И я могла бы сама заплатить, кстати.

— Ну, мне приятно, — Энрикес поднял бровь, наблюдая за тем, как она садится в лодку. «Ваша сестра — замечательная девочка, донья Мирьям. Куда вы торопитесь, давайте еще погуляем, раз уж мы увиделись?»

— К пациенткам, — сухо сказала женщина. «До вечера, капитан».

Лодка медленно скользила по Зингелю, и Мирьям, ежась под холодным ветерком, обернулась, — он стоял, глядя ей вслед, улыбаясь, засунув руки в карманы холщовой матросской куртки, и его вороные, длинные волосы были чуть растрепаны ветром.

В детской было жарко натоплено. Мирьям ловко распеленала ребенка, и, осмотрев мальчика, разогнулась: «Вот видите, госпожа де Йонг, сыпь прошла. Это от пеленок, так бывает, — девушка почесала ребенка под пухлым подбородком и тот беззубо, широко, улыбнулся. Мирьям взглянула на складочки и сказала: «Вытирайте хорошо после купания, и держите голеньким. А потом мажьте тем снадобьем, что я вам дала».

Молоденькая девушка в холщовом чепце кивнула и вдруг сказала: «Ваша матушка, госпожа Мендес, моего мужа принимала, мне свекровь говорила. А вы — нашего сына, видите, как получилось».

— Да, — Мирьям вспомнила жаркий, душный день, зеркальную, стоячую воду канала и пятна крови на юбке матери. «Да, я тот день помню, — повторила она и, вздохнув, улыбнувшись, сказала: «Ну, госпожа де Йонг, снимайте корсет».

— Вот, видите, — Мирьям рассмеялась, — и трещины у вас зажили. Мальчик у нас крупный, сильный, — она пощекотала ребенка, и тот захихикал, — так что, конечно, сначала больно было. Но теперь все хорошо, — она помогла женщине одеться и та, взяв ее за руку, проговорила: «Не знаю, чтобы я без вас делала, госпожа Мендес. Свекровь, — женщина понизила голос и оглянулась, — она у меня хорошая, но, сами знаете, она пятерых родила, и все говорила мне, что, мол, и так все пройдет, незачем вас звать».