Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

— И очень правильно, что позвали, — Мирьям поменяла влажную пеленку под мальчиком и сказала: «И не держите его в мокрых пеленках, госпожа де Йонг — ничего, лучше постирать, но пусть всегда чистенький будет. Что бы вам там свекровь ни говорила, — Мирьям подмигнула девушке, и они обе рассмеялись.

Выйдя на улицу, женщина постояла, глядя на воду Зингеля. Дождь все шел — надоедливый, холодный, и Мирьям, запахнув плащ, засунув руки в тонких перчатках в карманы, подумала:

«Да, вот тут мама и упала. А я стояла и кричала: «Моей маме плохо, помогите, помогите кто-нибудь!» И сейчас, — она вздрогнула, — если со мной такое будет, никто не спасет. Даже Хосе».

Она обернула вокруг шеи кашемировую шаль и, достав из кожаной сумки маленький блокнот, сверившись с записями — пошла дальше.

Дома было пусто и зябко. Мирьям выглянула в окно, и увидела на противоположной стороне Зингеля, через мост — свет в окнах.

— Как сумрачно, — подумала она, разжигая камин, раскладывая на столе папки с записями.

«Начало апреля, весна уже — а все равно, четыре часа дня, и уже свечи нужны, вон, дон Исаак и донья Хана уже зажгли. Она, наверное, на кухне, а дон Исаак сидит, письма читает.

Что он там говорил — так и не слышно ничего, не вернулся мой кузен Элияху с Москвы пока, и вестей от них нет. Только бы все хорошо было.

Девушка покусала перо и, подвинув к себе папку госпожи де Йонг, стала писать, — мелким, аккуратным почерком: «3 апреля 1610 года. Ребенку 2 месяца, вес — тринадцать фунтов, рост — двадцать четыре дюйма…"

Закончив, Мирьям расставила папки по местам, и, просмотрев свое расписание на следующий день, подсчитав и спрятав в железный шкап серебро из кошелька, повесила на ручку входной двери медную, гравированную табличку: «Акушерка в доме напротив, перейдите через мост, пожалуйста».

Она, было, стала подниматься наверх — переодеваться к обеду. Застыв на пороге, Мирьям посмотрела на резную, черного дерева, шкатулку, что стояла, между высокими, тяжелыми подсвечниками на мраморной полке камина.

Мирьям сняла маленький ключ со своего браслета, и, достав нужное письмо, опустившись в кресло, потрогала бумагу пальцами — длинными, красивыми, с коротко постриженными ногтями.

Женщина прикусила алую губу и, развернув бумагу — с изящным, серебряным обрезом, — закрыла глаза.

В парке было холодно, северный ветер закручивал сухие листья на мерзлой, коричневой траве. «Не надо, мистер Майкл, — сказала она тихо, отвернувшись, глядя на тусклое, зимнее небо. «Не надо, я люблю своего мужа и всегда буду ему верна».

Он помолчал и вдруг усмехнулся: «Когда-то давно, мадам, я сказал одному человеку: «Грех изменять жене своей юности». А сейчас, как видите, сам — не могу справиться».

— Это одиночество, — она все не смотрела в его сторону. «Я знаю, у меня тоже так было. Когда, кажется, что уже никогда, ничего не случится».

Мирьям вдохнула его запах — кедр и какие-то травы, свежие, чистые, — и решительно продолжила: «Только не надо, мистер Майкл. Если бы вы меня любили, и я вас — тогда все было бы по-другому. А так, — она увидела его руку на эфесе шпаги и подавила в себе желание коснуться его ладони, — так, — не надо».

— Я вам письмо принес, — сказал он. «Если вдруг, мадам, вы что-то, хоть что-то…, - он не закончил и, тряхнув белокурой, непокрытой головой, добавил: «Простите меня».

— Да, — подумала Мирьям, глядя в его голубые, сверкающие, обрамленные морщинами глаза, — это был он. Ну, о ком Констанца мне говорила. Теперь я понимаю. Он ведь меня уже видел — когда миссис Тео умирала. Тогда он и не замечал меня. А теперь, — она заправила под чепец выбившуюся каштановую прядь, — теперь все иначе.

Мужчина все смотрел на нее, — чуть сверху, и Мирьям вдруг представила себе широкую, огромную постель, жаркий огонь камина и его — совсем рядом. «Нет, нет, — она сжала зубы, — нет, нельзя, не смей».

— Я напишу ответ, — сказала она, приняв маленький конверт. «До встречи, мистер Майкл».

Мирьям положила письмо в бархатный мешочек, и, не оборачиваясь, пошла по аллее, обсаженной голыми, облетевшими шелковицами.

Женщина скомкала бумагу, и, бросив ее в камин, взяв кочергу, — затолкала подальше, к мраморной, покрытой копотью задней стенке.

На овальном столе орехового дерева горели серебряные подсвечники.

— Ешьте пироги, — озабоченно сказала донья Хана. «Я хочу всю муку извести, каждый день пеку».

Мирьям отрезала себе кусок пирога с курицей и сказала: «Я вам помогу убраться, донья Хана, уже на следующей неделе начинать надо».

— А там уже Иосиф вернется, как раз к празднику, — весело сказал дон Исаак, откидываясь на спинку большого кресла. «Представляешь, Моше, его докторскую диссертацию уже издали в Италии и будут переводить на французский, немецкий и английский».

— Жаль, Давид до этого не дожил, — вздохнула донья Хана. «Вы пейте вино, пейте, половина ящика осталась из тех, что на Хануку со Святой Земли прислали. Тоже все допить надо».

— Очень вкусное, — похвалил Энрикес. «Донья Мирьям, хотите еще?»

— Спасибо, — вежливо сказала она, указав глазами на свой бокал.

Донья Хана посмотрела на лицо девушки и нежно заметила: «Да не волнуйся ты так, милая, правильно Моше говорит, — как ветер спадет, они и причалят. Конечно, ты сестру и не видела вовсе — понятно, что переживаешь».

— Прекрасная девушка донья Белла, — заметил капитан. «И смелая очень. Жаль, конечно, что женщинам нельзя морским делом заниматься — из нее бы вышел отличный капитан. А как там донья Ракель? — спросил он, накладывая себе еще мяса.

Дон Исаак улыбнулся: «Двойню родила, мальчика и девочку».

— А следующим годом — донья Хана лукаво посмотрела на Мирьям, — и мы праздновать будем, да, внучка?

— На все воля Божья, бабушка, — улыбнулась она, и, выпив вина, поймала взгляд Энрикеса — жадный, настойчивый.

В дверь постучали, и Мирьям, поднявшись, развела руками: «Прошу прощения, наверняка, это вызов».

— Я провожу донью Мирьям, — капитан тоже встал. «Провожу и тут же вернусь».

На пороге мялся человек с фонарем в руках. «Я сейчас, — сказала ему Мирьям, и, закрыв дверь, потянувшись за своим плащом, — сдавленно ахнула.

Он обнял ее — сильно, грубо, — и прижав к стене, целуя, сказал: «Я подожду, когда ты вернешься, и приду к тебе ночью».

Мирьям попыталась оттолкнуть его и шепнула сквозь зубы: «Оставьте меня, это грех, я замужем, оставьте немедленно!»

Она почувствовала руку Энрикеса на своей груди и услышала сверху озабоченный голос дона Исаака: «Все в порядке, внучка?»

— Да, — спокойно отозвался капитан, — донья Мирьям уронила свои записи, но мы их уже нашли.

— Пустите! — она, наконец, высвободилась, и, накинув плащ, распахнув дверь, подхватив свою сумку — выбежала в темную, дождливую ночь.