Нелли Шульман - Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая

— Нет! — закричала Ханеле, задрожав, подняв невидящие глаза к своду собора. "Нет, нет, уйди, уйди от меня! Нет!"

Она испугалась, — ей казалось, что этот голос сейчас заберется внутрь нее, туда, где были папа и мамочка, туда, где ей было тепло и спокойно, и после этого не останется уже ничего — только пепел, и смерть. Только одиночество.

— Простите, — пробормотала монахиня. Подхватив судорожно бьющуюся девочку, она вышла на ступени церкви.

Ева вернулась к отцу. Александр, выслушав ее, улыбнулся: "Отлично, милая. Ты у меня умница. Завтра я представлю тебя аббату Корвино"

Девушка недоуменно посмотрела на отца. Тот ласково погладил ее по белоснежной щеке: "Он наш хороший друг, мой и Якоба. Мне нужен этот медальон, милая".

Ева только дрогнула длинными, темными ресницами: "Этот тот, о котором ты рассказывал?"

Александр повел ее к выходу. Опустив пальцы в чашу со святой водой, он подумал: "Если там хотя бы половина — это уже огромная удача. А если целый…, Но откуда его могла взять эта Анна? Или аббат Пьетро его где-то нашел? Вот Ева все и узнает, и привезет мне то, что лежит в медальоне. Очень хорошо".

Он раздул тонкие, красиво вырезанные ноздри. Блеснув серыми глазами, Горовиц ответил: "Да, милая. Ты же помнишь, — он взял дочь под локоть и вывел на залитую солнцем площадь, — ты — воплощение Господа, избранный сосуд, чистый агнец. Господь послал нам это знание, а вскоре и все придут к ограде истинной веры, — он вздохнул. Перебирая пальцы Евы, Горовиц добавил: "Когда увидят мощь гнева Всевышнего, милая".

— Я покормлю голубей, — Ева улыбнулась. Выйдя на булыжники площади, она стала разбрасывать зерно. Птицы курлыкали, взлетали на ее плечи. Александр, полюбовался золотыми лучами в ее волосах: "Никто не устоит. Она поедет с аббатом в Париж, и привезет мне медальон. Не надо никого убивать, хоть это и разрешено, разрешено все. Но если мы избавимся от аббата и этой девчонки — начнут задавать вопросы. Незачем рисковать".

Он подошел к дочери, и попросил: "Дай и мне". Александр насыпал зерна на ладонь. Белая голубка, вспорхнув крыльями, присела на его руку.

— На той неделе служение, — сказал он ласково, захлопнув дверь кареты, поцеловав дочь в лоб. "Твое стадо избранных соскучилось по тебе, милая, не лишай их счастья прикоснуться к присутствию Божьему, ко второй Деве Марии, — Горовиц перекрестил дочь и велел кучеру: "Трогай!"

Окна большой, просторной комнаты выходили на излучину реки. Замок стоял на холме, вокруг простирались темно-рыжие, осенние луга. На горизонте, в сумраке, виднелись шпили и черепичные крыши Брно.

Александр отложил перо и прислушался к перекличке солдат во дворе. "Все хорошо, — подумал он, наливая себе вина. "Я получу то, чего нет больше ни у кого в мире. Откуда же его взяли? Тот старик, в Измире, умер, а Судаков, — он усмехнулся и выпил, — Судаков, как я слышал, поклялся таким не заниматься. Послушный человек, ничего не скажешь. Оно и хорошо, вряд ли есть кто-то сильнее него. Даже я, и то…, - Александр посмотрел на рукопись. Захлопнув тетрадь, взяв свечу, он поднялся.

Ева молилась, стоя на коленях перед распятием. Он наклонился. Вдохнув запах свежести и чистоты, Горовиц шепнул: "Пойдем, милая".

Она кивнула. Перекрестившись, поднявшись, Ева взяла его за руку. "Чистая моя, — ласково подумал Александр, медленно, нежно раздевая дочь.

— До сих пор смотрит так, как будто три годика ей. Я же тогда сказал: "Девочка моя, мама ушла к Богу, ты должна заменить мне маму. Как она тогда на коленки встала — как ангел Божий. Ручки сложила и говорит: "Я не умею, папочка, я еще маленькая". А я погладил ее по голове и ответил: "Я тебя научу, Евочка, просто слушайся меня".

Ева почувствовала прикосновение его губ. Задрожав, она сказала: "Папа…"

— Любовь моя, — Горовиц отступил и, на мгновение закрыл глаза. Он глубоко вдохнул, и сказал ей на ухо: "Ты же помнишь, милая — можно делать все, Мессия придет тогда, когда мы спустимся в самые темные, самые низкие глубины. Только так мы приблизим его появление, девочка моя, голубица Господня…"

Ева ощутила его руку. Застонав, обняв отца, она попросила: "Еще!"

В свете канделябров, что окружали большую, под балдахином кровать, ее тело казалось совсем белым — как только, что выпавший снег. "Агнец мой, — шепнул Александр, целуя маленькую, девичью грудь. "Сокровище мое…"

— Папа! — простонала она. Прижав к себе отца, раздвинув ноги, плача, Ева крикнула: "Я люблю тебя, папа!"

— Неплохо, — одобрительно сказал Федор, когда они поднимались по дороге к замку. "Вы этого Франка содержите, что ли, святой отец? — он кивнул на высокие крепостные стены.

Аббат придержал лошадь: "В этом нет нужды. У нашего друга Якоба много последователей. Он встречается с особами королевской крови, сюда целые паломничества устраивают. Деньги к нему текут рекой, сами понимаете, — Корвино улыбнулся, — всем хочется, наконец, добиться того, чтобы евреи крестились, и прекратили быть, — аббат пощелкал пальцами, — таким неудобством".

Федор хмыкнул: "Кроме Европы — есть еще Святая Земля, не забывайте. Там тоже много евреев. Оттоманский султан вряд ли позволит им переходить в христианство".

— Это потом, — отмахнулся Пьетро. "Более того, оттоманский султан сейчас занят распрями с вашей бывшей родиной, ему не до евреев, — он увидел холод, блеснувший в глазах его спутника, и спохватился: "Простите".

Они в молчании переехали через опущенный надо рвом мост. Федор, ожидая пока им, откроют ворота, заметил: "Вы вот что, святой отец. Я на вас работаю, но это не означает, что вы можете распускать язык. Понятно? — он повернулся к аббату. Пьетро подумал: "Такой и убить может, ненароком. Ну и взгляд — словно лед".

— Простите еще раз, — он развел руками. "Вырвалось".

— Вырвалось, — пробурчал Федор. Спешившись, бросив слуге поводья, он отряхнул рабочую куртку: "Показывайте, где тут подъемник надо устраивать. Зачем он им, — мужчина поднял голову и посмотрел на круглую башню посреди замкового двора, — припасы, наверняка, в кладовых, что внизу. Что они поднимать собираются?"

— Наш друг Якоб, — Пьетро пригладил короткие, рыжие волосы, — считает, что так будет более эффектно. Паломники собираются во дворе, и он спускается к ним, как будто бы с небес.

— И охота им тратить деньги на такую ерунду, — ехидно заметил Федор, когда они поднимались по широкой, отделанной мрамором лестнице. Он окинул взглядом венецианские зеркала на стенах: "Золота тут не жалеют. И что орден так беспокоится — выкрест, как выкрест, мало ли их на свете".

Пьетро остановился перед высокой, резной дверью: "Я понимаю, Теодор. Вы ученый, материалист. Скептик, в конце концов. Но вы ведь тоже верите в Бога".

— В Бога, а не в мистическую чушь, — Федор прислонился к подоконнику и засунул руки в карманы. "Все эти ваши стигматы, блаженные, так называемые ведьмы, — он поморщился, — все это можно объяснить, Пьетро. Если ваш Франк хочет играть Мессию для евреев — то он не первый, был уже такой, Шабтай Цви. Помните, чем все закончилось".