Дмитрий Семакин - Сага о мятеже на «Баунти» и об острове Питкэрн. Том I

Заявление юного Эллисона оказалось самым эмоциональным. Поначалу 20-летний Том достаточно подробно рассказывает о мятеже, причем с любопытными деталями. Так, в частности, он описал внешний вид Флетчера Кристиана: «…Он выглядел как сумасшедший: длинные волосы распущены, воротник рубахи распахнут…». Но в конце письма парень, похоже, совсем расклеился. Читаешь его не очень грамотные строки, и слышишь его горькие всхлипы, и видишь, как на бумагу капают слёзы.

«…я никогда не причинял и не замышлял никакого вреда кому бы то ни было, особенно моему командиру, под чью опеку меня рекомендовал мистер Кэмбл (так Эллисон пишет фамилию „Кэмпбелл“ — Авт.), вест-индский торговец, у которого капитан Блай служил командиром на „Британии“ и „Линксе“, на обоих кораблях. Из-за этой рекомендации капитан Блай много заботился обо мне, и сказал м-ру Сэмюэлу, его писарю, учить меня правописанию и арифметике, и я верю, что он учил бы меня и дальше, если бы не этот случай. Я, должно быть, был очень неблагодарный, если в чем-то действовал против моего командира и благодетеля, так что, благородные джентльмены, вы будете очень добры, если примете в моем случае во внимание, что мне было между шестнадцатью и семнадцатью, не более, когда это произошло. Благородные джентльмены, я оставляю себя самого на мягкость и милосердие этого почтенного суда…».

Заявление Маспрэтта стало самым коротким из всех, всего несколько строк, и самым неожиданным: оружие он взял, оказывается, чтобы отбить судно у мятежников, но больше никто из лоялистов, офицеров или матросов, ничего похожего не сделал. И всё, точка. Портной и помощник кока с «Баунти» (единственный из подсудимых, кроме Хейвуда, кто имел адвоката) словно уже знал, что его защитные показания, в общем, никому не нужны. И что для его спасения в действие уже приведены совсем другие рычаги…

Главный лейтмотив защитного послания Бёркетта был следующим: мятежники, Кристиан, Чёрчилл и Маккой, заставили его взять в руки оружие под угрозой смерти. Он очень испугался и подчинился им. Хотя потом тайком помогал Блаю и лоялистам, как мог. Кстати, вызванные свидетели — Фрайер, Коул, Пековер и Халлетт — подтвердили, что до мятежа Бёркетт не вызывал никаких нареканий.

Также Бёркетт предоставил трибуналу рекомендацию от некоего Дж. Доулинга, свидетельствующую о том, что в 1786 году подсудимый верой и правдой служил матросом на Его Величества Судне «Гектор» под командованием капитана сэра Джона Коллинза. Но это ему не помогло.

Миллуорд, чье защитное слово зачитывали последним, сообщил примерно то же самое, что и Бёркетт: его принудили вооружиться. И он, страшась, что его застрелят, взял в руки мушкет. Суд этот «аргумент» не мог удовлетворить никоим образом.

На следующий день, во вторник 18 сентября, трибунал собрался в последний раз — чтобы огласить приговор.

В самом начале заседания Президент суда достопочтенный лорд Худ спросил обвиняемых, есть ли у них какие-либо дополнения, которые они, пока не поздно, могут предоставить в свою защиту. Откликнулся один Хейвуд. Его адвокаты передали судьям документ, удостоверяющий возраст подсудимого. Это был его «сертификат рождения», подписанный тремя уважаемыми людьми и подтверждающий, что Питер появился на свет «…в женском монастыре прихода Кирк-Брадден на Острове Мэн между шестью и семью часами вечера 5 июня 1772 года…». Хейвуд использовал последний шанс, чтобы напомнить Фемиде о своем юном возрасте.

Затем всех попросили встать, и под сводами большой капитанской каюты Его Величества Корабля «Дьюк» прозвучал вердикт трибунала.

Питер Хейвуд, Джеймс Моррисон, Томас Эллисон, Томас Бёркетт, Джон Миллуорд и Уильям Маспрэтт (судья перечислил фамилии именно в этом порядке) признаны виновными. И приговорены к смертной казни «через повешение за шею».

В отношении остальных — Чарльза Нормана, Джозефа Коулмана, Томаса Макинтоша и Майкла Бирна — обвинение не подтверждено, все четверо признаны невиновными и потому подлежат оправданию.

Не успели все присутствующие осознать услышанное, как судья продолжил.

«…Однако суд, учтя различные обстоятельства, смиренно и настоятельно рекомендует просить Его Королевского Милосердия в отношении вышеупомянутых Питера Хейвуда и Джеймса Моррисона…».

Это был, конечно, шок. Карающий меч правосудия, уже, казалось, занесенный над головами юного гардемарина и помощника боцмана «Баунти» и готовый обрушиться на них, вдруг завис в ожидании монаршей милости.

Четырех оправданных отпустили на свободу прямо в зале суда. Но это было еще не всё. Голос неожиданно подал адвокат только что приговоренного к смерти Уильяма Маспрэтта — мистер Барни.

Он во всеуслышание заявил, что в отношении его подзащитного суд допустил досадную процессуальную ошибку. И тут же от лица Маспрэтта подал официальную письменную апелляцию.

Дело в том, что тогдашние военные и флотские законы Британии несколько отличались от гражданских и сухопутных. Обвиняемый, например, не мог вызвать в качестве свидетелей защиты тех, кто сидел с ним рядом на скамье подсудимых.

Именно за этот крючок и зацепился Барни.

Маспрэтт утверждал, что его невиновность могут подтвердить двое — Норман и Бирн. Якобы с ними у него был тайный разговор о том, чтобы попытаться отбить судно у мятежников. От лица своего подзащитного Барни ходатайствовал допросить Нормана и Бирна не в качестве подсудимых, а как свидетелей защиты Маспрэтта. По гражданским законам такое было вполне допустимо. Но по военно-морским — нет. И ему было отказано.

И вот сейчас, сразу после оглашения приговора, Барни нанес контрудар. Он потребовал, чтобы дело его подзащитного было пересмотрено — заново и отдельно. И суду ничего не оставалось, как принять апелляцию.

И потянулись дни ожидания. Для Маспрэтта — решения суда, для Хейвуда и Моррисона — монаршей милости, для Миллуорда, Эллисона и Бёркетта — казни. Заключенные содержались в трюме 74-пушечного сторожевого корабля «Гектор», куда их перевели с «Горгона» еще летом, сразу после возвращения в Англию. «Гектор» стоял на якоре здесь же, в гавани Портсмута, и подсудимых могли навещать их родные и близкие. Впрочем, насколько известно, гости наведывались только к одному — Питеру Хейвуду, остальных арестантов визитеры не баловали. Влиятельный клан Острова Мэн, конечно, не мог оставить в беде их юного отпрыска.

В частности, в начале октября многочасовое свидание с ним разрешили его брату Джеймсу. Кэролайн Александер пишет, что встреча была крайне эмоциональной, со слезами и клятвами. Джеймса потрясло то, что Питер, за многие месяцы привыкший к ручным кандалам, без них чувствовал себя неуютно.