Сесил Форестер - Под стягом победным - английский и русский параллельные тексты

True, he suspected that he was being reserved for another fate. Правда, он подозревал, что его берегут для иной участи. During those glorious days when, in command of the Sutherland, he had won for himself, unknowing, the nickname of 'the Terror of the Mediterranean', he had managed to storm the battery at Llanza by bringing his ship up close to it flying the tricolour flag. В те славные дни, когда он, сам того не ведая, заслужил прозвище "Гроза Средиземноморья", ему случилось подойти к батарее в Льянце под французским флагом и взять ее штурмом. That had been a legitimate ruse de guerre for which historical precedents without number could be quoted, but the French government had apparently deemed it a violation of the laws of war. То была законная ruse de guerre, военная хитрость, подобных которой немало насчитывается в истории, но французское правительство явно намеревалось истолковать ее как нарушение воинских соглашений. The next convoy to France or Barcelona would bear him with it as a prisoner to be tried by a military commission. С первым же конвоем его отправят во Францию или в Барселону, а там - военно-полевой суд и, вполне вероятно, расстрел. Bonaparte was quite capable of shooting him, both from personal rancour and as a proof of the most convincing sort to Europe of British duplicity and wickedness, and during the last day or two Hornblower thought he had read as much in the eyes of his gaolers. Бонапарт мстителен и к тому же стремится убедить Европу в подлости и двуличности англичан. Хорнблауэру казалось, что именно это он читает в глазах тюремщиков. Just enough time had elapsed for the news of the Sutherland's capture to have reached Paris and for Bonaparte's subsequent orders to have been transmitted to Rosas. За время, прошедшее с пленения "Сатерленда", новость должна была добраться до Парижа, и распоряжения Бонапарта - вернуться в Росас. The Moniteur Universel would have blazed out in a paean of triumph, declaring to the Continent that this loss of a ship of the line was clear proof that England was tottering to her fall like ancient Carthage; in a month or two's time presumably there would be another announcement to the effect that a traitorous servant of perfidious Albion had met his just deserts against a wall in Vincennes or Montjuich. "Moniteur Universel", надо думать, захлебывается от восторга, расписывая всему континенту славную победу над линейным кораблем, неопровержимо доказывающую, что Англия, подобно древнему Карфагену вот-вот падет; через месяц-два та же газета сообщит, что бесчестный прислужник вероломного Альбиона заслуженно расстрелян в Венсенском замке или Монжуи. Hornblower cleared his throat nervously as he walked; he expected to feel afraid and was surprised that he did not. Хорнблауэр прочистил горло. Удивительное дело - он не чувствовал и тени боязни. The thought of an abrupt and inevitable end of that sort did not alarm him as much as did his shapeless imaginings when he was going into action on his quarterdeck. Мысль о скором и неминуемом конце пугала его куда меньше, чем расплывчатые страхи перед началом боя. Мало того - он почти с облегчением сознавал, что смерть избавит его от треволнений.

In fact he could almost view it with relief, as putting an end to his worries about his wife Maria whom he had left pregnant, and to his jealous torments of longing for Lady Barbara who had married his admiral; in the eyes of England he would be regarded as a martyr whose widow deserved a pension.	Не надо думать о Марии, которая скоро родит, мучиться ревностью и томиться по леди Барбаре, жене адмирала Лейтона.
It would be an honourable end, then, which a man ought to welcome - especially a man like Hornblower whose persistent and unfounded disbelief in his own capacity left him continually frightened of professional disgrace and ruin.	Это будет достойный мужчины конец, а для такого человека, как Хорнблауэр - мнительного, вечно мучимого страхом провала или бесчестья -даже желанный.
And it would be an end of captivity, too.	Это будет окончанием плена.
Hornblower had been a prisoner once before, for two heartbreaking years in Ferrol, but with the passing of time he had forgotten the misery of it until his new experience.	Хорнблауэр два года протомился в Ферроле, но время притупило горькие воспоминания, и лишь сейчас они нахлынули с новой силой.
In those days, too, he had never known the freedom of his own quarterdeck, and had never tasted the unbounded liberty - the widest freedom on earth - of being a captain of a ship.	А ведь тогда он не знал, что такое свобода и каково оно - ходить по палубе капитаном, самым свободным из смертных.
It was torture now to be a prisoner, even with the liberty to look upon the sky and the sea.	Быть пленником - пытка, даже если можешь смотреть на небо и солнце.
A caged lion must fret behind his bars in the same way as Hornblower fretted against his confinement.	Наверно, так чувствует себя запертый в клетке лев.
He felt suddenly sick and ill through restraint.	Хорнблауэр физически ощущал, как давит на него заточение.
He clenched his fists and only by an effort prevented himself from raising them above his head in a gesture of despair.	Он сжал кулаки и с трудом сдержался, чтоб не воздеть их к небу в жесте отчаяния.
Then he took hold of himself again, with an inward sneer at his childish weakness.	И тут же овладел собой, внутренне презирая себя за детскую слабость.
To distract himself he looked out again to the blue sea which he loved, the row of black cormorants silhouetted against the grey cliff, the gulls wheeling against the blue sky.	Чтобы отвлечься, он стал глядеть на такое любимое синее небо, на черных бакланов над обрывами, на кружащих в синеве чаек.
Five miles out he could see the topsails of His Majesty's frigate Cassandra keeping sleepless watch over the four French ships huddled for shelter under the guns of Rosas, and beyond them he could see the royals of the Pluto and the Caligula - Admiral Leighton, the unworthy husband of his beloved Lady Barbara, was flying his flag in the Pluto, but he refused to let that thought worry him - where they awaited an accession of strength from the Mediterranean fleet before coming in to destroy the ships which had captured him.	Милях в пяти от Росаса белели марсели - фрегат Его Британского Величества "Кассандра" неусыпно следил за четырьмя линейными кораблями в заливе, а еще дальше Хорнблауэр различал бом-брамсели "Плутона" и "Калигулы" - адмирал Лейтон, недостойный муж обожаемой леди Барбары, по-прежнему командует эскадрой, но сейчас лучше из-за этого не огорчаться. Эскадра ждет, пока средиземноморский флот пришлет подкрепление, чтоб уничтожить его победителей.
He could rely upon the British to avenge his defeat.	Британия отомстит за "Сатерленд".

Martin, the vice-admiral with the Toulon blockading squadron, would see to it that Leighton did not make a hash of this attack, powerful as might be the guns of Rosas.	Как ни мощны пушки Росаса, Мартин, вице-адмирал, возглавляющий блокаду Тулона, проследит, чтоб Лейтон не сел в лужу.
He looked along the ramparts at the massive twenty-four-pounders mounted there.	Хорнблауэр перенес взор на крепостной вал с громадами двадцатичетырехфунтовок.
The bastions at the angles carried forty-two-pounders - colossal pieces.	На угловых бастионах стоят и вовсе исполины -сорокадвухфунтовые пушки.
He leaned over the parapet and looked down; it was a sheer drop from there of twenty-five feet to the bottom of the ditch, and along the bottom of the ditch itself ran a line of stout palisades, which no besieging army could damage until he had sapped right up to the lip of the ditch.	Он перегнулся через парапет и поглядел вниз; уступ высотой в двадцать пять футов, затем ров, а по дну рва вьется крепкий частокол, который не прорвать иначе, как подойдя вплотную.
No hurried, extemporized attack could carry the citadel of Rosas.	С налету Росас не взять.
A score of sentries paced the ramparts, even as did he; in the opposite face he could see the massive gates with the portcullis down, where a hundred men of the grand guard were always ready to beat back any surprise attack which might elude the vigilance of the twenty sentinels.	Десятка два часовых, подобно самому Хорнблауэру, расхаживали по стене, напротив высились массивные ворота с крытой галереей, на которой укрывались еще человек сто, готовые отразить атаку, если ее не заметят первые двадцать.
Down there, in the body of the place, a company of infantry was being put through its drill - the shrill words of command were clearly audible to him up here.	Во дворе под стеной маршировало пехотное подразделение - до Хорнблауэра отчетливо долетали итальянские команды.
It was Italian which was being spoken; Bonaparte had attempted his conquest of Catalonia mainly with the foreign auxiliaries of his empire, Italians, Neapolitans, Germans, Swiss, Poles.	Бонапарт завоевывает Каталонию силами своих сателлитов - здесь воюют итальянцы, неаполитанцы, немцы, швейцарцы, поляки.
The uniforms of the infantry down there were as ragged as the lines they were forming; the men were in tatters, and even the tatters were not homogeneous - the men wore white or blue or grey or brown according to the resources of the depots which had originally sent them out.	Мундиры на солдатах - не лучше, чем их строй -лохмотья, да и те разномастные - белые, серые, коричневые, в зависимости от того, что нашлось на складе.
They were half starved, poor devils, as well.	К тому же они голодают, бедолаги.
Of the five or six thousand men based on Rosas the ones he could see were all that could be spared for military duty; the others were all out scouring the countryside for food - Bonaparte never dreamed of trying to feed the men whom he compelled to serve him, just as he only paid them, as an afterthought, a year or two in arrears.	Из пяти-шести тысяч расквартированных в Росасе солдат этот полк единственный занят строевой подготовкой - остальные рыщут по окрестностям в поисках пропитания, Бонапарт не намерен кормить людей, чьими руками завоевывает мир, равно как и платит от случая к случаю, с опозданием годика этак на два.
It was amazing that his ramshackle Empire had endured so long - that was the clearest proof of the incompetence of the various kingdoms who had pitted their strength against it.	Хорнблауэр дивился, как эта прогнившая империя еще не рухнула. Вероятно, потому, что ее соперники, эти европейские короли и князьки, являют собой полнейшее ничтожество.

Читать дальше