Лена Мюллер - Линия Возврата

– Это не пройдёт после поездки, – Даниилович бился в стену, пытаясь вытащить несчастного из тупика, – пожалуйста, обратись к специалисту, тебе станет легче, – но за годы попытки так и оставались четны.

– Ты же скинулся мне на билет.

– Одно дело унять твой интерес, а другое вылечить.

– Я здоров! – нахохлился Палагин, прихмурившись.

Убеждение, подобно самовнушению, настолько же спорное и порой бесполезное явление. Чем искуснее язык, тем легче подвергнуть оппонента обману, но что фатально, тяжелее открыть правду. Однако Дмитрий был совсем другим. Он не счёл нужным доказывать Гоше обратное. Вылечить пациента, нежелающего этого, практически невозможно. Георгий стремился облегчить страдания, но казалось лишь ради того, дабы найти новые причины мучиться. Угрызение совести или насильственное заточение Павловича в кабинете психотерапевта? Над Данииловичем нависала ответственность, которую москвич по личной неосторожности взвалил на свои плечи. Потому и сопереживал матери Палагина, когда-то давно пережившей тяготы и последствия выбора. И где верный, а где провальный? Потакать больному рассудку пациента или вылечить против его воли? Как бы Дмитрий не направлял, оставался неуслышанным. Какие бы меры не предпринимал, они все до единого увенчались провалом. Был рядом, не помогало, отстранялся, лучше не становилось.

Кем же он хотел стать? Наркоманом, завесившим от боли или мёртвой душой, от которой осталось бренное тело? И неужто единственный, неиспробованный способ на спасение, это пойти у Георгия на поводу? В простоте своей, Дмитрий более не видел выхода, но чувствовал острую необходимость помочь. Не по дурости, не из-за доброты душевной, а из-за гордыни. Будь Дозорцев грешником, подвергся бы колесованию.

– Заходи в квартиру, – Дима достал из кармана ключи, кидая связку Палагину, – где твой чемодан?

– Дома.

– Во сколько отправление?

– В пять.

– Сейчас я поговорю с отцом, объясню ему, что уеду на, – запнулся Дозорцев, – на какой срок ты хочешь уехать в Выборг? Сколько планируешь находиться там?

– Дня два, не больше, – уверенно ответил Гоша, – зачем там долго тоску гонять? День на отдых после тяжелой дороги, второй на изучение информации.

– Редкостный же ты врун, – цыкнул Дозорцев, – а загранку просто так пади взял, – ему было всё известно, но он не умел отказывать. – Слушай, если не выйду на стажировку в ближайшую неделю, я упущу редкую возможность начать карьеру в славной организации, – Дима кусал губу, мял подол пиджака и жевал щёки. – Это место не будет меня ждать, и даже папа не сможет отсрочить обучение.

– Разве тебя взяли не по его инициативе?

– Не поспоришь, связи сыграли роль, – он кивнул, – но задержать время они, увы, не в силах, – пожимая плечами. – Поэтому дай мне гарантию, что мы вернёмся в Москву. Уверь меня, что даже если ты решишь взглянуть на родину, мы успеем в срок улететь обратно в Россию?

– И всего-то, – ухмыльнулся Георгий, – значит, всё что нужно, успеть за неделю?

– Успеть за неделю.

Ощутив дискомфорт, Дмитрий весь сжался, словно седьмое чувство встряхивало его изнутри. Гоша мог пообещать, что Бог на душу положит и дать невыполнимую клятву. Забывать о громких заявлениях, ему не впервые. И даже тогда он никогда не извинялся. Он нагло газлайтил и изображал непонимание. А как Палагин вытаскивал себя, будучи пойманным на минном поле? Подрывался на собственных бомбах и прилюдно изнывал. Павлович противник лжи, но стоять спиной к лицемерию, не значит далеко от него находиться.

Куда противнее терпеть, не сумев поймать скользкого змея. Уличить – это была мечта Дозорцева. Но кое-что ему мешало, кое-что столь схожее с дурным приятелем. Дозорцев беспокоился о своём имени не меньше Палагина. Сглаживал всё и вся, уступая моральным принципам, нежели здравому смыслу. Даниилович сравнивал одержимого с ангелом Самаэлем в культуре иудаизма. В авраамической религии, с искусителем грехопадения. Отец Даниил наставлял, что именно Ева виновница изгнания на землю, таковым считал и своего отпрыска Дмитрия. Рядом с Палагиным сын забывался, уступал и покорялся его воле, позволяя удаву обвивать горло наивного гордеца. И сколько бы разочарований не принёс Георгий, как часто бы не исчезал без предупреждения, как предательски бы не покидал, едва ли завидев сложности, он был слабостью Дозорцева. Слабостью далеко не из-за привязанности и любви, а из-за противоположности. Бессильный перед эмоциями, изнеможённый и травмированный заморыш. Дмитрий это явственно знал и ему это нравилось. Ему симпатизировало вытаскивать из колодца разбитого доходягу.

Но как Георгий торжествующе нёсся к лифту, заставляло переживать. Словно он окончил институт, словно впервые получил премию, словно женился на первой красотке Москвы. Ради этого мгновения, Дмитрий всячески позволял собой вертеть. Чтобы наблюдать, как Павлович от эйфории скачет по ступеням, совсем позабыв про файл с документами. Так и не вспомнив о некогда важных бумагах, он вбежал в подъёмник, взлетая на верхние этажи. А Даниилович неспешно побрёл к выходу, усаживаясь на лавку, неподалёку от разбросанных вещей Палагина. В нём не читалось фрустрация и гнев, только пустота. Быть вынужденным, ровнялось быть несчастным. Но называться благодетелем, подпитывало кичливость, тем он и довольствовался. Дмитрий, не менее противоречив, чем Георгий, кой хотя бы это признаёт.

В руке его показался мобильный. К ногам подлетели наглые голуби и воробьи. Расшугав смелых птиц, от крылатых обжор остались лишь пыль, да перья. Они облепили короткую изгородь, сбивая Диму с толку. В арочном проходе, по бокам которого вырезали советские эмблемы, слышался свист сквозняка, напрочь заглушающего гудки. Хотя бы ленточный фундамент спасает спину от продувания. А разросшиеся деревья замедляют порывы ветра.

– Пап, – Дима приложил к уху телефон, – выслушаешь? – он облокотился локтем о колено и затих.

– Форсмажор? – строго спросил Даниил Дозорцев, – ты в пробке?

– Не в пробке, но на неделю опоздаю.

– Где ты? – обеспокоился отец. – В чём дело? – Даниил переживал за репутацию, но за Димку, всё же сильнее. – С тобой всё в порядке? Мне приехать?

– В этом нет необходимости, – спешно пролепетал Дмитрий. – Я хотел предупредить тебя, что уеду на пару дней. А как вернусь, обязательно займусь карьерой.

Выразить удивление от внезапности сына, Даниил не сумел. Томно дышал в трубку, отгонял назойливых коллег и подчинённых. Отзывал собрания и не спешил проследовать в офис. Они говорили минут, так, пять. Быть может, десять, а то и двадцать. Нет, свыше часа, больше часа. А встречи идут и всё без Даниила Дозорцева. Сколько же переговоров он успел отменить? Сполна и всё ради Димки. Ему ещё аукнется пренебрежение к назначенным сделкам, но сына он в сторону не отпихнёт. Не отбросит на задний план. Дозорцев старший хорошо знал Дмитрия, дабы закрыть глаза на изменённое им решение. Непробиваемый юнец, способный карабкаться на вершину без воды и еды. Истинный пример карьериста, взращенный бизнесменом до мозга костей. С родни приученный к запаху денег, к материалу из льна, хлопка и целлюлозы. Окружённый капиталистами, монополиями и вечной враждой между командами. И каково стремление Дмитрия оказаться в рядах золотых людей? Стать частью управленцев, заполучив место под солнцем? Какова жажда, набить карманы хоть грязными, хоть чистыми банкнотами? Велика, но Даниил понял, есть нечто важнее.