Лена Мюллер - Линия Возврата

Зазвенел домофон, вход был открыт. Палагин наскоро ринулся в парадную, встречаясь лбами с расфуфыренным Дмитрием. Очередное столкновение, сам-то, он баран, да не на мосту из стихотворения Михалкова. Потерев чело, благо, оставшееся без шишки, Георгий окинул Дозорцева не доверительным взором. Даниилович хоть и любил выглядеть, как только что покинул балл, но с проста он так не наряжался. Видать куда-то намылился, но тогда бы не позволил Гоше сюда заявиться. Если уж Дмитрий в делах, то на весь день и с царским пожеланием: не беспокоить. А направился он к кому-то важному, авторитетному. О том кричал любимый галстук Данииловича, такой же синий, как и его пиджак. В офис ли или в какую-нибудь компанию? Неважно, Палагина не устраивал любой расклад, если внимание друга будет занято кем-то другим.

– А ты мне льстишь, – он упёрся руками в бока, – ко мне и при параде? – взгляд скользнул снизу вверх, – высшее проявление любви, – Палагин утешал собственное эго, а может просто-напросто блефовал.

– Не совсем, – Дима избегал зрительного контакта, чувствуя себя не в своей тарелке, – давай недолго, у меня ещё будут дела.

Вместо фраз товарища, Георгием улавливалась лишь слуховая галлюцинация, лишь страшное слово, звенящее в ушах. Препятствие, именно так Павлович воспринимал личную жизнь, будущую работу, семью и окружение Данииловича. А этого достаточно, чтобы задор, с которым он гнал по мостовым, бесследно исчез. Он легко успокоился и более не дрожал от обилия эмоций. Опустев, подобно пролитой чаше. Палагин драматизировал, за секунды надумав себе печальный исход. Будь то отказ Дмитрия, будь то забитый график приятеля, всё сводилось к одному, к пессимизму. А самобичевание сопутствовало бесконтрольному гневу. И новость, кою Павлович берёг последние недели, как зеницу ока, забылась в миг. Он развёл руками в стороны, швырнул важные бумаги на лавку, стремительно приближаясь к Дозорцеву.

– Какие дела?

– Чего ты сразу завёлся? – Даниилович слишком хорошо его знал, чтобы не заметить гримасу, – пойду к папе на работу. Он обещал меня пристроить в предприятии своего партнёра по бизнесу.

– Оно же не срочно? С этим можно повременить? Даниил всегда успеет найти тебе крутую должность? – Гоша неосознанно кивал, словно программировал Дозорцева на положительный ответ.

– Где же ты затаил подводные камни? – вопросом на вопрос перекидывались юноши. – Подозрительно себя ведёшь.

– Я купил нам билеты! – выкрикнул Гоша, – я оформил на тебя место в поезде до Выборга! Вечером мы поедем на Север, вместе, вместе с тобой! – вцепившись за предплечья Дмитрия, Палагин потянул Данииловича на себя. – Паспорт, загранка, даже шенгенская виза! Я всё сделал, я всё взял, я купил! В плацкарте! В поезд дальнего следования! – он тряс Диму, как тряпичную куклу, не сумев унять воротившуюся радость.

– Как ты это провернул? Когда успел? – у Дозорцева даже челюсть отвисла. —Откуда ты взял мой паспорт, чтобы оформить проездной?

– Сфотографировал, когда дядя сделал мне подарок.

– Подарок? – задумался Дима. – На день рождение ты был у меня дома. Мы собрали деньжат, Киости вручил их тебе, – рассуждал он, – то случилось месяца два назад.

Хитрец, ничего не скажешь, спланировал всё заранее, поставив перед фактом. Каков умелец, знает же, что Дмитрий не откажет. Пустить в дальние земли без надзора такого как Георгий, риск похуже игры в казино без единого козыря. Пади узнает о себе правду, надумает очередной дребедени, да покалечится. Затеряется в каком-нибудь лесу, пропадёт с концами, а после ищи его с полицейскими собаками. Ринется в озеро, о камень расшибётся, а мать с отцом обречёт на вечное горе. Без тупости Павлович не обойдётся. Дозорцев верил, что над Палагиным всегда весит опасность, в хорошем он расположении духа, а ли напротив, в плохом. Разницы нет, Гоша не умел держать баланс, реагировать осознано, стоять на золотой середине, не бросаться из крайности в крайность.

– Как давно ты купил билеты? – обеспокоился Дима.

– Сегодня утром.

– Во сколько ты встал?

– Я не спал.

– Ты ел?

– Не ел.

– Во сколько вышел из дома?

– В пять утра.

– И сразу же поехал на вокзал?

– Да.

– Уже обед, где ты всё это время мотался?

– Собирал вещи.

Дозорцев опешил. Дмитрий наблюдал перед собой другого человека, импульсивного и бойкого. Кого-то неуловимого, способного добиться чего угодно в кротчайшие сроки. Человека, неготового получить отказ, послушать конструктивную критику детища, одуматься, пока ещё не поздно. Лик Димы обдавало тёплое, драконье дыхание Палагина. На плечах, скованных грубой хваткой, остались синяки. На мягкой коже, отпечатались пальцы.

– Сколько денег ты потратил? – Даниилович умён, потому знал, о чём спрашивал. – Помимо поезда.

– Тысячи три, четыре.

– На что?

– Купил большой капучино на альтернативном молоке, – Палагин никогда его не пил, – с карамельным сиропом, – и его не любил. – Купил в дорогу майки, – но у него их было много. – Чехол взял, а то мой уже весь покоцанный, – но всего несколько дней назад ему было всё равно. – И в дорогу приобрёл книгу, – в последний раз он читал литературу в школьные годы.

Дмитрий этого и опасался. Увидеть в Палагине транжиру, заметить тягу тратить наличку, планировать авантюры. Боялся заметить не свойственные его натуре черты.

Отпустить Георгия одного, опорочить имя Дмитрия Дозорцева, как верного друга, предать принципы и отдать ближнего на волю случая. Оставит ли Павлович в чужом городе все деньги, не сумев вернуться домой? Почувствовав облегчение, втянется ли в празднования, загремев в больницу? Окунётся ли в отчаяние, утонув в собственных слезах? Он же на всех парах бежал стремглав, чудом уцелев. Ему всего-то захотелось поделиться известием, похвастать свершением. Страшнее депрессивного Палагина, счастливый Палагин. И Данииловичу было не до обид, не до расспросов, не до здравого эгоизма. Угнаться, за рыцарем на коне, звучит как нечто невозможное. Здесь только поспевай, четыре копыта, больше двух. И в моменты подъёма в Гоше просыпался настоящий зверь. Неудержимый, смелый, неосторожный, самоубийственный. Будь Павлович смертным грехом, олицетворял бы уныние, будучи брошенным в яму со змеями. Но не сейчас, ныне в нём ключом била радость, от того он даже не успевал сглатывать слюну, что стекала по подбородку.

– Ты не обижайся! – на весь сад выкрикнул Палагин, прижимая Дмитрия к сердцу. – Я не предупредил тебя заранее по веским причинам!

– Знаю я твои причины, – он же отпихнул прилипалу.

– Знаешь?

– Иногда, мне кажется, что все вокруг их знают, – Дима уж совсем стал кислым, шепча себе что-то под нос, – только не ты.

– Раз понимаешь, то поможешь мне, – каков махинатор, мало того, что услыхал, так и всё в свою сторону повернул. – По твоему мнению я не способен здраво оценивать чужие действия и информацию. Может, присмотришь за мной? Ты, Дозорцев, великодушный, – льстил Георгий. – Такой бескорыстный, высоконравственный, голубой крови юноша, – сделал ли он это нарочно, а ли блеск в стеклянных глазах проявился сам собой и на Дмитрия подействовал эффективнее комплементов.