Лена Мюллер - Линия Возврата

Ландыш – ядовитое растение, а его продолжают собирать в пролесках любители трав. Мать Палагина рассказывала, как назвала сына в честь «слезы Божией Матери», в честь легенды о капли крови Святого Георгия. Она увидела в нём токсичность, опасный конваллятоксином, от которого, казалось, страшился умереть даже Гоша.

– Отомри, – пихнул его Дмитрий, – неужто ехать передумал?

– Не дождёшься, – дерзнул шкет, уверенно зашагав вперёд.

– Зайдём в аптеку? – Даниилович схватил Гошу за рукав. – Купим успокоительных в дорогу?

– Зачем они тебе?

– Да нет же, не мне. Тебе.

Проигнорировал, сделал вид, будто бы оглох. И ухом не повёл, лишь бросил укоризненный взгляд, да скрылся за входными дверьми вокзала. Истинный упрямец – Георгий Палагин. Ему претили бойкоты, а сам зачастую ими же и манипулировал. Избегал попасться на словце, а ли окунуться в настоящую проблему? Уж вряд ли просто непросто боялся навредить пилюлями здоровому желудку.

Внутри тёмные стены поглотили тёплый светоч оранжевых светильников. Обуять восторг при виде Москвы сквозь листья, папоротники и вьюны, на редкость сложно. Каждый угол напоминал проход в волшебный мир. Казалось, вот-вот из стены выпрыгнет мальчишка со шрамом на лбу. Но это была всего лишь девушка в чёрной длинной накидке. И всю сказочность, как пеленой инноваций накрыло, едва ли Георгий и Дмитрий зашли в зону дьюти-фри. Неоновые панели, реклама, считки с объявлениями и сувенирные лавки. Только питерская интеллигенция, разодетая в винтаж сохраняла месту фантастический вид. В ребячестве Дозорцев так вдохновился, что даже примету придумал. Если на Ленинградке найти билет с любого другого вокзала, значит, какое место отправления указано, туда и поедешь. У Данииловича целая коллекция скопилась: и Питер, и Томск, и Лаппеенранта, и даже Мариехамн нашёлся. Со всего мира бумажек налетело, а дитя как давай их в карман напихивать.

Здесь, на втором этаже, где наблюдать за отбывающими особенно удобно, Дима был не менее услужлив, чем раньше. Таблетки Павловичу парень всё-таки принёс. Отобрал купленный кофе, лишь бы Гоша не возбудился и не дёргался от всего подряд. Всучил бутыль минералки, уговаривая поскорее принять тенотен. Палагин передал паспорта, последовал на платформу за спиной у Данииловича, копируя действия на входном контроле. Возможности, лишний раз отдать судьбу в надёжные руки и ни за что не отвечать, Гоша никогда не упускал.

Это был старый вагон, создающий контраст на фоне современного сапсана. Душный, без кондиционера и, уже задолго до отправления, пропахший дешёвой лапшой. Шумный, погрязший в криках ребятни, да ругающихся матерей. Забитый старушками в проходе, зловонный от дизентерии в уборных. Такой русский, такой знакомый, навевающий воспоминания. Мужики на боковых койках разложили карты, тётки с соленьями взялись за кроссворды. Молодая пара превратила белую простынь в занавеску, уединяясь с ноутбуком, по которому шёл романтический сериал. Группа студентов веселилась за настолкой, а отдыхающая соседка ворчала на источник шума. Дедок угощал мальчишку, забывшего в дорогу перекус, свежеиспечёнными блинами. И где-то в начале вагона болтали иностранцы с кавказским акцентом, набирая кипяток. Так, вооружившись терпением, Дмитрий и Георгий заняли кушетки. Одну кушетку. Павлович наотрез отказался лезть на верхнюю кровать из-за страха высоты, а Даниилович оказался слишком падким на комфорт. Пришлось ютиться, нежели уступить и взобраться на выступ. Шустрый проныра сразу же поспешил отделить Дозорцева от окна. Он подложил под спину набивку, вытесняя Диму на край. Товарищи сидели вплотную, прижимаясь плечом к плечу. И пока Дмитрий негодовал, да куксился, Павлович мечтательно глядел на виды. Сквозь обилие проводов, он всматривался в зелёный купол кирпичного здания. В памятник культурного наследия: круговое депо. Опускал голову и пересчитывал рельсы. Поворачивался в сторону, наблюдая на пике советский герб. Прищуривался, разглядывая вдалеке останкинскую башню. А если уж Даниилович смел давить ему на бок, Георгий фырчал, да резко отталкивал. Но без его близости, создавалось ощущение, будто чего-то не хватает. Тогда Павлович медленно двигал локоть к Диме, лишь бы почувствовать столичного мальчишку рядом с собой.

– Раньше станция называлась пассажирская, а ли октябрьская, – вбросил Даниилович. – А вместо ласточек, были пригородные электрички тёмного, как ели, хвойного цвета, – Дима старался разрядить обстановку.

– Ты катался на таких?

– Да, папа настаивал на поездках по России, чтобы я знал не только египетские и балийские курорты, но и изучал страну, в которой живу, – отвечал Дозорцев, почёсывая подбородок. – Мы бывали во многих областях. Заезжали и в мелкие деревушки, и в крупные посёлки.

– А в Выборге бывал?

– Нет, но о его скандинавской истории наслышан.

– Я не нравлюсь Даниилу?

– Не нравишься, – смущённо прошептал сидящий с краю. – Папаша думает ты мешаешь мне развиваться, – доходило до абсурда, над этим насмехался даже Даниилович. – Ты, к слову, не обижайся на него. Он приучен ходить по головам и кроме карьеры ничего не замечает. Отец воспитывал из меня своё подобие, вот и негодует, если я ставлю что-то превыше денег.

– Согласен с ним?

– Согласен, – Дозорцев чувствовал за сказанное вину, но поступить иначе, тем более налгав, попросту не мог.

Лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Сахар доводит до диабета, от которого придётся мучиться всю жизнь, а горечь во рту исчезает.

– Несмотря на это, ты мне никогда не отказывал, – Георгий обернулся, уставившись на спутника. – Ни в этот раз, ни в предыдущий. Не посылал далеко и надолго, когда стоило бы дать пощёчину и образумить меня, – ладонь Павловича легла на колено Данииловича.

– Уж лучше присмотреть за тобой и не допустить беды, чем оставить наедине с твоими тараканами, – Дмитрий накрыл длань Гоши собственной кистью. – Но меня волновало совсем другое.

– Что?

– Ты даже сейчас понимаешь, насколько хаотичны и ненормальны твои действия, – он облокотился на Павловича, а тот, в свою очередь, его не отвергал, – однако не хочешь этого признать, лечить или разобрать по кусочкам.

– Я как раз этим и занимаюсь.

– Нет, ты идёшь на поводу у навязчивых идей, а не стараешься их исправить.

Поезд тронулся, Георгий же отодвинул от себя приятеля. Его ментальный возраст подростка застопорился, оттого-то Палагин и вёл себя как ребёнок. Но насильственно мил не будешь и переубеждать в обратном, Даниилович знал, пустая трата времени. А Павлович жаждал одного и далеко не заботы. Она уже давно потеряла вес. Ему нужен был хотя бы единственный вопрос: почему? Почему ты так себя чувствуешь? Почему тебе плохо? Почему ты не признаёшь, что болен. И почему ты стал таким человеком? А может, почему ты таким родился? Прежде чем чинить, нужно найти поломойную деталь. Этого же делать никто не собирался. Потому борьба с последствиями застопорилась, покуда их следствие осталось нераскрыто.