Камо Мабути - Осенние цикады

Голосом сердца [46] Голосом сердца… — аллюзия на знаменитое предисловие Ки-но Цураюки к «Кокинсю», которое начинается словами: «Песни Ямато! Вы произрастаете из семени сердца…» Вака отражает увлечение поэта отечественной классикой в противовес китайской.
служат простые слова
песен Ямато.
Что, кроме них, передаст
дум сокровенную суть?

Станет с годами
галька речная утёсом,
не прерывая
вечную цепь превращений
в нашем изменчивом мире…

Груды сокровищ
и суетной жизни мирской
блеском пленяют —
словно роса на траве,
что достаётся ветрам…

Да разве могу я
не высказать мыслей своих?
Деревья и травы,
которым души не дано, —
и те не молчат на ветру…

До основанья
стёрлись каналы и стены
Оцу, что в Сига, — [48] Оцу, что в Сига… — Оцу, древний город на северо-западе о-ва Хонсю, располагался на землях пров. Сига.
сколько же бурных столетий
видели эти руины!

Живут же на свете
глупцы, что, напившись сакэ,
хмелеют бездарно
и вместо приятных забав
лишь множат заботы свои!

Наверно, вороны
ведут меж собой разговоры.
Ведь, право, недаром:
закаркает серая где-то —
другая ей тотчас же вторит…

В прежние года
не стеснялись этих слов
в песнях и стихах:
редька, баклажан, имбирь,
вяленая дыня, лук…

И чего искать
где-то в пыльных кладовых,
если семя слов —
в том, что нам постичь дано
через зрение и слух?

Вечер весенний.
Дождь моросит без конца.
Горечи полон
крик промокшей горной вороны,
направляющейся к ночлегу!..

«О если бы вечно
жила эта бренная плоть,
роса луговая!» — [50] …бренная плоть, роса луговая… — образ, пришедший из буддизма и символизирующий в классической поэзии непрочность жизни.
сжимается сердце моё
при виде весенней зари…

Под сенью деревьев,
роняющих розовый цвет,
дыхание бури
мне почудилось в шуме потока,
долетающем из ущелья».

Каждый год по весне
вместе с новым другом любуясь
вишней в полном цвету,
стал и я незаметно старцем
вопреки нелепой надежде…

Я сам ужо стар,
и вишня в саду постарела, —
но юность живёт
в ненасытном старческом сердце
и в душистых этих соцветьях…

Быстротечная жизнь!
Голос бонзы в храме вещает
о юдоли земной —
и, внимая молитвословьям,
на ветру облетают вишни…

Если стану потом
вспоминать эту вешнюю ночь,
полумрак, полнолунье, —
заскользят в предрассветных бликах
лепестки с деревьев отцветших…

Поздняя весна…
Островки Мацугаура [51] Мацугаура — живописные островки в Сосновой бухте (Мацугаура), в пров. Иваки.
в дымке голубой,
а вглядишься — дым плывёт
над домами рыбаков.

Даже птицы и те
над рекою резвятся стаей —
только мне суждено,
сам не знаю зачем, влачиться
в одиночестве по теченью…

Ещё нестерпимей,
чем летний мучительный зной,
жара в эту пору, —
как подумаю, что наступили
дни желанной осенней прохлады…

Вот уж краски зари,
расцветившие облачный полог
над вершинами гор,
постепенно тускнеют и блекнут —
надвигается вечер осенний…

Должно быть, сегодня
утоляют стихами печаль
простые крестьяне
в жалких хижинах под горою…
Опустился вечер осенний.

Льётся призрачный свет
сквозь бамбуковую занавеску —
и, по стенам скользя,
расползаются чёрные тени
силуэтами лап сосновых…

В безрадостном мире,
где зори проходят как сон,
ещё до рассвета
меня, старика, потревожил
мерный шум осеннего ливня…

Свистит коростель.
Смещается месяц в просветах
меж редких дерев.
Только птичья трель нарушает
тишину обители горной…

И белые цапли,
что мне примелькались с утра,
от дальней речушки
уже потянулись к ночлегу…
Сгущается сумрак осенний.

Окно приоткрою
так, чтобы виднелась луна
в светлеющем небе, —
и будто бы легче стало
коротать часы до рассвета…

Удэумаса. [52] Удзумаса — горное лесное урочище в окрестностях старого Киото, где Роан жил долгие годы. Ныне часть города.
Тихий ропот храмовой рощи.
В полумраке
долетает издали песня, —
верно, в поле всё ещё сеют…