Обейд Закани - Веселая книга

Всю ночь, как и прежде, я мучился глаз не смыкая.
Всю ночь клокотала во мне моя страсть, не смолкая.

Когда ж горизонт охватило горячее пламя
И подняло солнце над миром победное знамя,

Из пригоршни золотом жарким осыпав все сразу.
Добавив рубинов к нему и немного алмазов,

Когда, против ночи владычества выступив смело,
Лучей его войско опять темноту одолело,—

Тогда улыбнулось мне счастье, и, знаю я, в этом
Помог талисман без сомненья, и он был рассветом.

Послал он мне вестника с новостью непостижимой,
Что я победил наконец-то упорство любимой.

«Ликуй же, счастливчик, — сказал он, — все будет иначе,
Теперь будет дуть в твою сторону ветер удачи.

Несчастное сердце твое много пролило крови,
Но муки не зря ты терпел — ты владелец сокровищ.

В любви никогда невозможно узнать все заранее,
Но ты не напрасно страдал, ты обрел сострадание.

В силок положил ты, как видно, хорошие зерна.
Пери угодила в силок и теперь уж покорна».

И я был спасен этой радостью, утренней, ранней,
И зажили тут же, мгновенно, опасные раны.

Посланец по просьбе моей повторил все два раза,
И я упивался, блаженствуя, каждою фразой.

И в них умиляло до слез меня каждое слово,
Готов был я слушать рассказ этот снова и снова.

Швырнул я свой кубок, вскочил, распрямил свою спину,
На радостях шапку свою на айван [161] Айван — см. прим. к стр. 66. я закинул.

Надменное счастье мое наконец-то смирилось,
От злого недуга душа навсегда излечилась.

Раскрылись все розы в саду моей жизни унылой,
Теперь уж и дня не пройдет, как увижусь я с милой.

Весь день златокрылая птица с востока летела.
Под вечер на запад она прилетела и села.

Пришли орды мрака ночного немедля в движенье,
И воинству света они нанесли пораженье.

И солнце невестою скрылось в своем паланкине,
Уснувшую землю опять до рассвета покинув.

И горы ушли в темноту вереницей верблюдов,
А звезды — как жемчуг, насыпанный в синее блюдо.

Владыка востока низложен вечернею мглою.
Луна захватила всю власть над ночною землею.

В том самом саду, что так долго служил мне приютом,
Где был я любовью своею так крепко опутан,

Где я предавался своей необузданной страсти,
Теперь пред любимой своей я раскрыл двери настежь.

Был сад в этот сказочный вечер прекраснее рая
И встречи с возлюбленной ждал, как и я, замирая.

Земля, как цветы, источала в нем запах пьянящий,
И воды Каусара [162] Каусар — по мусульманским преданиям, ранений источник с благоуханной и сладостной водой. текли в нем струею журчащей.

Сидел я у двери открытой, томясь в ожиданье,
Наполненный счастьем от мыслей об этом свиданье.

И вот мой цветок несравненный и столь прихотливый,
Прекрасная гурия с ликом луны горделивой,

Которую рядом увидеть был счастлив бы каждый,
Чей облик в стихах я уже восхвалял не однажды,

Во всей красоте своей вдруг на пороге предстала,
Откинув с лица своего предо мной покрывало.

Смогу ли забыть я когда-нибудь миг тот отрадный,
Когда я увидел впервые лицо ненаглядной!

Я был ослеплен красотой его, был потрясен,
Казалось, не явь это вовсе, а сладостный сон.

Она же, отбросив чадру, как ни в чем не бывало,
Свои непослушные кудри рукой поправляла.

Притихли все птицы в саду и замолкла вода,
И вышла луна из-за туч, чтоб ее увидать.

В невольном восторге пред нею затихли цветы,
И сосны в смятенье пришли от такой красоты.

Расправила кудри она — к завитку завиток,
Казалось, на розу упал гиацинтов поток.

В глаза ее страшно глядеть было — я и не стал.
Чуть-чуть приоткрытые вздохом, алели уста.

Их цвет удивителен был, он был ярок и густ,
Ведь сам сердолик позаимствовал цвет этих уст.

Румянец ей щеки окрасил, и чудилось мне:
Две нежные розы приникли к прекрасной луне.

Ее красота осветила и сад мой и дом,
И стало красивым в тот миг все что было кругом.

И я приложил свою руку ко лбу и глазам,
И тихо склонился пред ней, ничего не сказав.

Казалось, весь мир превратился в огромный цветник,
И каждый цветок, как и я, перед нею поник.

Что можно сказать, если та, кого ждал целый год,
Пришла и стоит пред тобою и слов твоих ждет!

Она уже села, а я все стоял и молчал,
За год от любовной тоски я совсем одичал.

Стоял потрясенный пред ней и глядел на нее.
Стоял, как больной, отыскавший лекарство свое,

Стоял неподвижен и нем и глядел без конца —
Нигде не видал никогда я такого лица!

Стоял я, и взгляд мои прикован был к розам ланит:
Казалось, лишь миг — и сожгут мне всю душу они;

Стоял я в смятении, чувствуя радость и страх;
Стоял я в беспамятстве, чувствуя слабость в ногах.

Когда показалась луна и ночная прохлада
Пробралась в густую листву задремавшего сада,

На радостях пир мы устроить немедля решили,
На пир музыкантов искуснейших мы пригласили.

И вот уже кравчий пришел и призвал нас к веселью,
И вот мы с любимой моей пировать уже сели.

И я любовался любимой, и пил с ней вино я —
О, сколь было сладостно это веселье ночное!

И сам небосвод увлечен был весельем великим,
Внимая звучанию флейты и радостным кликам.

Казалось, весь мир наполнял фимиам от алоэ,
Окутав любимой лицо ароматною мглою.

Дождался и мой виночерпий заветного часа,
И долго по кругу ходила заветная чаша.

Следили все звезды за нами, на пиршество зарясь,
И даже Зухру [163] Зухра — арабское название планеты Венеры. Но мусульманскому преданию, Зухра была прекрасной женщиной, соблазнившей ангелов Харута и Марута и обманом выведавшей у них тайное имя бога. Произнеся это волшебное имя, Зухра вознеслась на небо и превратилась в планету. Среди других планет она исполняет роль музыканта, аккомпанируя хору небесных светил. в эту ночь, видно, мучила зависть.

Совсем уже пьяным я был от вина и от счастья,
Забыл о стыдливости я, распаляемый страстью.

Обвил я возлюбленной ноги тихонько руками
И с благоговением к ним прикоснулся губами.

Потом сели рядом мы с нею, и я ей поведал
О страстной любви моей к ней и о всех моих бедах.

О том, как терзали меня все любовные муки,
О том, как мечтал я о ней и страдал от разлуки.

О том, что обидам и горестям не было меры,
Но что в доброту ее все ж не утратил я веры.

Я ей о слезах рассказал и о мыслях угрюмых,
Об утренних вздохах своих, о ночных своих думах,

О том, что совсем иссушило меня это горе,
О том, что в бесчестии жил, в постоянном позоре,

О том, что пришлось наконец мне потом обратиться
К помощнику верному, к той удивительной птице.

И вот подошел мой рассказ к этой радостной встрече,
Тут я оробел почему-то, прервал свои речи.

Такое смущенье мое, видно, ей было мило —
Она благосклонной улыбкой меня одарила,

Все то, что поведать успел я, се взволновало,
Нежнейшим из взглядов меня она вдруг обласкала.

Потом еще долго она говорила со мною
О том, что жестокой была и что стала иною.

Такие слова размягчили б гранитные глыбы,
Они мертвеца оживить, без сомненья, могли бы.