Обейд Закани - Веселая книга

О, как хорошо быть с любимой! О, как хорошо,
Что год унижений и мук безвозвратно прошел!

Свиданье с любимой — как в полдень прохладная тень,
И годом мне ночь одна кажется, месяцем день.

Прекрасен был день этот и удивительна ночь.
Сама темнота от любви разлетается прочь.

Пришла ко мне юность опять, я безумно ей рад,
Других за страданья мои мне не надо наград.

Ничто ведь не нужно теперь ни душе, ни уму,
Такое блаженство познать не дано никому.

Я вместе с любимой моей, не разлучат уж нас.
И каждый наш миг восхитителен, каждый наш час.

Нелегкое счастье мое, и все чудится мне,
Что долго я мчался за ним на горячем коне,

Догнал и познал наконец всю его благодать,
Никто не заставит меня эту радость отдать.

Всю ночь говорили мы с нею и пили вино,
Всю ночь просидел я в восторге у царственных ног.

Когда ж на востоке зардела зари полоса,
Любимая встала и вышла в проснувшийся сад.

В саду каждый сук, каждый листик рабом ее стал,
Боялся глядеть кипарис — слишком строен был стаи.

Она, словно дивная роза, в саду расцвела,
Она, словно ветвь базилика, по саду плыла.

Цветы увядали пред нею и никли в траву,
И даже сосна перед нею склонила главу.

Рубином был рот ее дивный, и был он так мал!
И был он так нежен к тому же, так влажен и ал!

А утренний ветер, пред ней умиленьем объят,
Нашептывал в уши ей тихо любимый аят [164] Аят — см. прим. к стр. 25. .

Касался он шеи се, целовал ей ладонь,
Тюльпаны же дикую руту бросали в огонь.

А роза, увидев ее, будто стала немой,
Потом рассмеялась она от души над собой.

Она не видала ни разу красавиц таких.
К ногам ее бросила роза свои лепестки.

Пред нею одежду свою изорвал анемон.
Такой красоты неземной не встречал ведь и он.

А сосны, как слуги, стояли, не смея шагнуть,
И хвоей они устилали красавице путь.

По саду прошла она так и, веселья полна,
Велела налить ей еще молодого вина.

Увидев ручей, что бежал, торопясь и журча,
Она пожелала тотчас отдохнуть у ручья.

Она отразилась в ручье. Я стоял и глядел,
Как нежные щеки ее розовели в воде.

Она так прекрасна была в это утро в саду!
Достойных сравнений ищу и никак не найду.

Да, видно, и нету их вовсе в моей голове.
Но лишь для нее заливался в листве соловей,

И чтобы взглянуть на нее, распускались цветы,
И чтобы дорогу ей дать, расступались кусты.

И лишь для нее над ручьем легкий мостик повис,
И ею одной любовался в то утро нарцисс.

Совсем ведь недавно я слышал лишь плач свой и стон,
Доносятся птиц голоса теперь с разных сторон.

Как огнепоклонник, тюльпан свое пламя несет,
А тот соловей для нее все поет и поет.

Он в песне любовь прославляет, цветы и рассвет,
А лучше любви и цветов ничего в мире нет.

О каждом листочке поет он, о каждом стебле,
О всех он влюбленных поет, что живут на земле.

На ветке самшита сидит он. Разбужен самшит,
Разбужен весь сад его трелями в ранней тиши.

Эй, где наши чаши? Эй, кравчий! Вина нам налей!
Мы будем смеяться, мы будем еще веселей.

Что может быть лучше на свете, чем утренний сад?
Чем эти цветы, соловей и возлюбленной взгляд?

Я с гурией в рай угодил, и она так мила!
И пусть защитит нас создатель от всякого зла!

Напиток любви в наших чашах мы выпьем до дна!
Пусть розы пьянеют, почувствовав запах вина!

К чему рассудительность мудрым? Будь весел везде.
Порой рассудительность эта приводит к беде.

Немало ведь радостей в мире, зачем горевать?
Зачем тосковать без конца и на небо взирать?

И если тоска беспричинная сердце сосет,
Одно лишь вино горемыку от хвори спасет!

Мы смертны, и жить нам на свете недолго дано.
Долой все печали! Да будут лишь смех и вино!

Великое чудо случилось, и та чаровница,
С которой никто из красавиц не мог бы сравниться,

В саду моем вдруг очутилась в час утренний, ранили,
И я рядом с нею ходил, как счастливый избранник.

И было так дивно вокруг, так светло, безмятежно.
Она говорила мне что-то. Она была нежной.

Готов был на все для нее я, пусть только захочет.
С восторгом глядели в лицо ей души моей очи.

И сердцу сказал я: «Безумное, в час этот сладкий
Сотри поскорее в себе ты страданий остатки!

Возлюбленной лучше, чем эта, тебе не найти ведь,
Нигде не отыщешь созданья милей и красивей.

Она снизошла до меня, принесла мне спасенье,
Судьба благосклонна ко мне. Позабудь все сомненья!

Нашел я усладу себе для души и для тела.
Блаженство — удел мои теперь, нет прекрасней удела.

И будет спокойным теперь моей жизни теченье.
Теперь я избавлен навеки от всех огорчений.

Я верю, что счастье мое мне ниспослано свыше,
Я верю, что слабый мои голос был небом услышан.

Так что же не хочешь ты, сердце, теперь веселиться?
Зачем в глубине моей радости горе таится?

Неужто от скорби ты стало пустым и бесплодным?
Неужто в ладонях моих только пепел холодный?»

Обейд, берегись, твое сердце на ложном пути.
Лишь в подлинной жизни ты можешь спасенье найти.

Доколе ты мучиться будешь по собственной воле?
Доколе пред идолом будешь склоняться? Доколе?

Быть риндом [165] Ринд — см. прим. к стр. 60. — призванье твое и отрада твоя.
Испей же из чаши таинственной небытия.

Смелее бери ты ее, пусть не дрогнет рука,
Избавься от бредней своих в глубине погребка.

И будешь ты праведным вечно и пьяным всегда,
И пусть не пугает тебя никакая беда.

Немало печалей еще у тебя впереди,
Коль выпало счастье тебе, ты несчастна жди.

От боли сердечной своей, как верблюд, не ори.
Оденься ты в рубище лучше и посох бери.

И если избавиться хочешь от всяких тревог,
Забудь навсегда ты о том, что иметь бы ты мог.

Султанского трона никто не добыл без борьбы.
Пускай же о славе пекутся тщеславья рабы.

Ступай и закрой навсегда вожделенью глаза.
Ты стал ведь аскетом теперь, не гляди же назад.

Коль есть в тебе алчность еще, ты ее задуши,
Любое желанье свое ты разбей, как кувшин.

Не будь своей скупости, праведник, жалким слугой.
Умрешь, и богатством твоим завладеет другой.

Нашел ли ты путь для себя, иль бредешь наугад —
Лишь светом души своей чистой ты будешь богат.

В своей слепоте ты, быть может, порой и грешил,
Но все же надейся всегда на спасенье души.

Порой в одиночку идем мы, порою в толпе,
Но всюду имущество наше, что гуль [166] Гуль — см. прим. к стр. 54. на тропе.

И коль оседлал ты богатство — скачи, не скачи,
Злой дух все равно не отстанет ни днем, ни в ночи.

Как гордый павлин, украшаешь ты жизни цветник,
По воле всевышнего в мире таким ты возник.

Зачем в обиталище гулей ты бродишь один, —
Лишь совы глядят на тебя из угрюмых руин.

Ведь жизнь как суденышко утлое: каждому дан
Податливый парус — душа, а кругом океан.

И надо нам зоркими быть и глядеть все вперед,
Иначе затянет суденышко в водоворот.

И чтобы не сгинуть в пучине, не сесть на мели,
Старайся добраться скорее до твердой земли.

Коль буря настигнет тебя по веленью судьбы.
Напрасными будут тогда о спасенье мольбы.

Коль плохи матросы твои и труслив капитан,
Несчастье повсюду плывет за тобой по пятам.

Мирские дела бесполезны, прав тот, кто сказал,
Что суетный мир неуютен, как шумный базар.

Пройти в стороне от него — самый лучший удел.
Пускай твои плечи сгибает лишь груз добрых дел.

Неси этот груз терпеливо и знай, что ты прав.
Ждет сладостный отдых тебя среди зелени трав.

В тени у воды отдохнешь ты в том дальнем краю,
Где все обретут наконец-то отраду свою.

Бездомные нищие там свое счастье найдут,
Вернется здоровье к тому, кто был бледен и худ.

На слабых никто в том краю не посмеет напасть,
Жестоким глупцам в том краю не достанется власть.

По этому полю ферзем не пройти тебе вкось,
Расстанься же с ложью скорей, лицемерие брось.

Злословие мстит за себя, оно свяжет узлом
Того, кто за все и повсюду платил только злом.

От горя ли стонешь ты здесь, иль от счастья молчишь,
В земной этой жизни всегда ты оковы влачишь.

Пройди одиноким и гордым свой жизненный путь,
Как жадная муха к столу не пытайся прильнуть.

Людей сторонись, правоты в их стремлениях ист.
Лежи, как мертвец, на боку, отвернувшись к стене.

Ведь если ты в угол забросил свой лук, то едва ль
У этого лука хоть раз зазвенит тетива.

Ничтожны все блага мирские, о них не радей,
Отторгни от мира себя и уйди от людей.

Пускай не смутит твою душу красавицы взор,
Пусть вместе со славой тебя не настигнет позор.

Не стоит жениться, чтоб знать об измене жены.
Молитвы трусливых всевышнему вряд ли нужны.

Положат богатства твои на холодный твой прах.
Презревший заботы мирские всегда будет прав.

Блажен тот, кто славы лишен, кто без имени жил,
Кто радости мира презрел, кто от жизни бежит.

Не стоит страданий твоих этот призрачный мир,
Не стоит печали твоей самый сладостный пир.

Ведь мир как пустыня, песок — позади, впереди.
Ведь мир как разграбленный город — добычи не жди.

Одни переход по пустыне свершить нам дано,
Еще далеко до конца, но без сил ты давно.

Не видно предела пустыни, и нет в ней дорог.
Никто перейти ее всю ухитриться не смог.

Бредем мы бесцельно по ней, неизвестно куда,
И вечно мерещится нам за песками вода.

Пусть много сокровищ везешь ты, пусть грозен твой вид,
Ты все же познаешь в дороге немало обид.

Пускай твое имя — Джамшид или даже Хосров [167] Джамшид и Xосров — легендарные цари Ирана (см. также прим. к стр. 67 и 26). ,
Пускай в окруженье рабов ты могуч и суров,

Не встретишь попутчика ты, уходя в мир иной,
Не много сокровищ утащишь в мешке за спиной.

Прекрасно сказал нам об этом и сам Низами,
Прочти эти строки его, их значенье пойми:

«Богатство, власть, жена и дети Нужны тебе на этом свете.
На тот — и бедный и богатый Уйдет один, без провожатых».

Все бренно. Не вечно мы будем красавиц ласкать.
Любого при мысли об этом охватит тоска.

Когда аромат тебе дарит нежнейший нарцисс,
Когда гиацинты опутают весь кипарис,

Когда он лицо наконец открывает тебе, —
Не хочется думать тогда о жестокой судьбе.

Румянцем ланит ты любуешься, взлетом бровей,
Капризные губы манят тебя, волны кудрей…

Но помни — пустыня вокруг. Это только мираж.
И путников с верной дороги сбивал он не раз.

Так будь непреклонен всегда, как пристало мужам,
Не верь вероломному небу, его миражам.

И знай, его козням коварным не будет числа.
Одна только твердость тебя от соблазнов спасла б.

Один человек потихоньку к мобеду [168] Мобед — жрец древней религии Ирана зороастризма. В средние века, когда в Иране распространился ислам, древняя религия была почти совсем забыта, однако в народной традиции долго еще сохранялось уважение к ее хранителям, которые выступают в литературе и фольклоре как мудрецы, посвященные в тайны бытия. пришел
И старца о небе спросил, о причине всех зол.

«О небе, — ответил мудрен, — что синеет вдали,
Что вечно вращается медленно подле земли,

Никто не сумел до сих пор ничего разузнать,
И гласа небес никому не пришлось услыхать.

Известно лишь то, что оно нам несчастьем грозит,
Что кажется синим оно и вдали и вблизи.

За эту завесу уму заглянуть не дано,
В стене этой дверь не найдешь, не прорубишь окно.

Стоит оно вечно над нами, как синий чертог,
Небесного света на нас изливая поток.

Достичь его тверди упругой грешно и хотеть.
На крыльях души нам к нему лишь дано улететь.

Лишь снизу глядеть мы должны в небосвод голубой.
Бессильны здесь знанья любые и разум любой.

На всем, что под небом ютится, есть неба печать,
И, чтоб не гневить его зря, лучше нам помолчать».

Совету мобеда решил я последовать сам,
Решил я речами своими не злить небеса.

Надейся на бога, Обейд, и почаще молись,
И меньше глядеть постарайся в небесную высь.

Нет в мире законов единых, все зыбко кругом,
Кто был тебе другом надежным, вдруг станет врагом.

Кто знает начало всего? Кто отыщет конец?
Догоним ли истину мы иль загоним коней?

Напрасно не мудрствуй, живи и советам внемли,
И мир, хоть он полон загадками, зря не хули.

Любовь и обман неразлучны, ты помни о том,
Не то над собою ты будешь смеяться потом.

Уйди же скорее, Обейд, от земной суеты.
Пора и к рассказу вернуться. Сбиваешься ты.