Фернандо де Рохас - Селестина

А р е у с а. Быть не может! Перестань, замолчи, бога ради, не то я упаду в обморок,

Э л и с и я. Худшее впереди. Дай срок, еще не то услы­шишь. Селестина, наша Селестина, та, что заменяла мне мать, кормила меня и поила, возвысила меня над всеми девками в городе и предместьях, — Селестина держит сей­час ответ перед богом. У меня на глазах пронзили ее ты­сячью ударов; на груди моей ее убили.

А р е у с а. О, неслыханный удар, о, печальные новости, достойные смертного плача! О, нежданная беда! О, невоз­вратимая потеря! Как быстро судьба повернула свое ко­лесо! Как случилось, что погибли все трое? Отчего они умерли? Я потеряла голову, я вне себя. Трудно поверить! Восьми дней не прошло, как я их видела, и вот мы уже говорим: «Да простит им господь!» Расскажи мне, по­дружка, как произошло это безграничное несчастье?

Э л и с и я. Сейчас узнаешь. Ты, конечно, слышала, сестрица, о любви Калисто и этой сумасбродки Мелибеи. Вот Селестина и взялась, по просьбе Семпронио, уладить это дело за плату. Столько она приложила забот и стара­ний, землю, как говорится, рыла — и быстро добилась своего. Когда Калисто увидел, что достигнуто доброе со­гласие там, где он и не надеялся, то расплатился с не­счастной моей теткой, подарив ей золотую цепь. А зо­лото— такой напиток, что чем больше пьешь, тем сильнее жажда. Вот и Селестина, как разбогатела, забрала свою добычу и не пожелала поделиться с Семпронио и Пармено, хоть и был меж ними уговор разделить все, что даст К а л и с т о. Как-то под утро возвращались эти парии уста­лые, так как всю ночь сторожили хозяина с Мелибеей, и злые-презлые из-за какой-то ссоры, да потребовали у старухи свою долю цепочки. А Селестина стала отнеки­ваться от уговора и обещаний, заявила, что весь барыш пойдет ей одной, и даже пустилась в откровенности насчет разных тайных делишек. Знаешь, как говорится: «Ку­мушки поссорятся — все друг другу выложат». Тут парни, ясно, взбеленились: подхлестывала их нужда, а с ней не до любви, да еще досада и усталость, от которых всякие не­приятности бывают. И вот рушились все их надежды. Тут они уж не знали, что и делать. Много было говорено вся­кого. Наконец, видя жадность Селестины и упорство, они выхватили шпаги и закололи ее.

А р е у с а. О, несчастная старуха! Так вот какая смерть была ей суждена! А Семпронио с Пармено? Кто же их-то убил?

Э л и с и я. Совершив убийство, они пытались убежать от стражи, выпрыгнули из окна, да тут полумертвыми их схватили и казнили без промедления.

А р е у с а. О Пармено, мой возлюбленный! Как печа­лит меня его смерть! Я скорблю о любви нашей — так не­давно она началась и так быстро кончилась. Но раз уж свершилось жестокое возмездие, раз уж случилось несча­стие, раз слезами их не выкупить и не возвратить им жизнь, не изводи себя, еще чего доброго ослепнешь от слез. Вряд ли твое горе больше моего, а посмотри, как стойко я переношу его.

Э л и с и я. Ах, какие страдания! Горе мне, я схожу с ума. Увы, никто еще так не горевал! Никто не терял того, что я теряю! О, насколько легче было бы плакать о чужой беде, чем о своей! Куда я пойду, потеряв мать, кров и приют, потеряв друга, — а ведь был он для меня не хуже, чем муж! О Селестина, мудрая и почтенная! Как часто твои знания уберегали меня от ошибок! Ты рабо­тала, я бездельничала; ты бегала по городу, я сидела дома; ты ходила в отрепьях, я — в нарядах; ты, как пчела, все несла в дом, я же все портила, потому что ничего не умела делать. О, мы не ценим земное счастье, пока им об­ладаем, не ощущаем его, пока не лишимся! О Калисто и Мелибея, виновники трех смертей! Пусть любовь ваша кончится бедой, а сладостные утехи — горечью! Ваше бла­женство пусть обратится в плач, а ваш покой — в мучения! Пусть обратятся в змей нежные травы, где вы тайком предаетесь радостям, пусть песни станут рыданием, а те­нистые деревья в саду засохнут при виде вас и почернеют душистые цветы!

А р е у с а. Замолчи, сестра, бога ради! Довольно жа­лоб, не плачь, утри глаза, вернись к жизни! Закроется одна дверь, судьба отворит другую; затянется и эта рана, хоть и болит сейчас. За многое, чего уж не поправишь, можно отомстить; слезами горю мы не поможем, зато воз­мездие в наших руках.

Э л и с и я. Что поделаешь, если мне одинаково жаль и убитой и убийц. Казнь преступников печалит меня не меньше, чем само преступление. Чего ты хочешь от меня, ведь на меня обрушились все невзгоды! Лучше бы судил мне господь погибнуть тогда вместе с ними, а не оплаки­вать их. Но всего больнее мне знать, что этот бесчувствен­ный негодяй продолжает встречаться и веселиться каждую ночь со своей поганой Мелибеей, а она еще бахвалится пролитой из-за нее кровью.

А р е у с а. А раз так, на ком же и отыграться, как не на них? Кто съел, тот и платит. Дай мне только проню­хать, когда они видятся, как, где и в какое время, — и не будь я дочерью старухи булочницы, ты ведь знала ее, коли эта любовь по моей милости не обернется слезами! Вот втяну в это дело того молодца, с которым бранилась, когда ты пришла, и как бы он не разделался с Калисто еще почище, чем Семпронио с Селестиной. А уж до чего он об­радуется, если сможет мне услужить, — он так огорчился моим дурным обхождением! Да ему небеса откроются, едва я с ним заговорю и прикажу ему что-нибудь. По­этому, сестра, скажи мне, от кого бы смогла я разузнать про все это дело? Уж я им подстрою ловушку, поплачет у меня Мелибея не меньше, чем теперь радуется.

Э л и с и я. Я знаю, сестрица, еще одного дружка Пармено— это конюх, по имени Сосий, он сопровождает Ка­листо каждую ночь. Постараюсь выудить у него все се­креты, тогда мы, наверно, достигнем цели.

А р е у с а. Ну пожалуйста, пришли этого Сосия сюда. Я его обласкаю, наговорю тысячу льстивых слов и выка­чаю все до капли, и прошлое и будущее. А потом уж по­стараюсь, чтобы и ему и хозяину тошно стало. Ты же, Элисия, душа моя, не грусти! Перенеси ко мне все свои платья и безделушки и живи у меня, не то будешь одино­кой, а печаль — подруга одиночества. С новой любовью позабудешь старую. Новорожденный сын заменяет трех умерших; с новым любовником исчезают воспоминания об утраченном. Я поделюсь с тобою своим куском хлеба. О твоих мучениях я больше горюю, чем о покойниках. Ко­нечно, правду говорят, что скорбь об утрате всегда силь­ней, чем радость от надежды на будущее, хотя бы и вер­ной. Но дело не поправить и мертвых не воскресить. И, как говорится, им умереть, нам жить! А живых я беру на себя; отведают они у меня того же, чем тебя угостили. Ах, сестрица, кабы знала ты, какие я умею строить козни, когда обозлюсь! Пусть меня накажет господь, зато Сен­турио накажет Калисто.

Э л и с и я. Я позову Сосия, как ты велишь, но вряд ли нам удастся наша затея. Они погибли оттого, что много знали, теперь живые будут не очень-то разговорчивы. За твое приглашение благодарю от души, да пошлет тебе гос­подь поддержку и удачу во всех твоих делах! Твои сест­ринские чувства не пустые слова, а помощь в несчастий. Я и сама рада бы к тебе переехать, мне было бы приятно жить с тобой, да не могу — себе в убыток. Причину нечего объяснять, ты и так поймешь. Там, сестрица, все меня знают, там мой приход. За этим домом навсегда останется имя Селестины, мир ее праху! Туда всегда сбегаются зна­комые и соседские девушки, что сродни ее воспитанницам. Там устраиваются разные сделки, и мне от них кое-что перепадет. К тому же и немногие оставшиеся друзья знают, что у меня нет другого жилья. Сама понимаешь, как трудно расстаться с насиженным местом; менять при­вычки— все равно что умереть; если камень катится, мхом не обрастет. Там я и останусь, хотя бы и для того, чтобы не пропала зря плата за дом, внесенная за нынеш­ний год. Вот тебе все причины моего отказа, если одной мало. А теперь мне пора идти. Что обещала, то сделаю. Оставайся с богом, я ухожу.