ИВИ РАН - Ненасилие как мировоззрение и образ жизни

«Вечный мир» невозможен для Дельбрюка, поскольку он не верит в отличие от пацифистов в рациональную природу человека и вероятность замены в политике силы правом. Поэтому иллюзорна, по его словам, и идея Гаагского арбитража: «В войнах между великими державами нет закона и судьи, [ибо] речь идет лишь о силовом соперничестве»; «единственная надежда... — в том, что ответ на вопрос о первенстве будет дан не в открытом военном столкновении, а трезвым сопоставлением сил». Дельбрюк разделяет опасения Блиоха о разрушительном характере современных вооружений, но вывод его противоположен пацифистскому: в мире, где все решает насилие, единственным стимулом избежать войны может быть страх. Поэтому «вооружайтесь, — пишет историк, — изобретайте все новое оружие все большей разрушительной силы, чтобы кошмарность средств... заставила нас избегнуть их применения».

В общем, ориентир во внешней политике — на «всеобщее равномерное напряжение сил». Добиваться исполнения национальных интересов необходимо «если возможно, без войны, но такое достояние не будет куплено слишком дорого и ценой крови». Большая часть немецкой интеллигенции разделяла тогда эту или сходную позицию. 36

Благотворные для пацифистов изменения наметились лишь со второй половины 1900-х годов. С одной стороны, сказались изменения в пацифистской идеологии и появление в Германии школы международного правоведения, что «легитимировало» пацифизм в глазах ученых мужей. В то же время перед лицом усилившейся изоляции Германии менялось отношение к возможной войне. Ее реальность после ряда международных кризисов стала для многих очевидной. Если до того интеллигенция подталкивала власти к более активной — даже агрессивной — внешней политике, то теперь явно читалась другая тенденция: «не дразнить гусей», умерить воинственный пыл и не допускать влияния на внешнеполитический курс радикальных элементов. Тот же Дельбрюк после Первого марокканского кризиса 1905 г. предостерегал: «Любое злоупотребление нашей мощью повлечет за собой образование грозной коалиции против нас; любая угроза (со стороны Германии — Д. С.) опасна; ... следует избегать всякого ненужного обострения обстановки». Одновременно усиливалась критика «диких фантазий пангерманистов», наносящих непоправимый урон внешнему облику страны 37. «Политические профессора» стали внимательнее приглядываться и к пацифистскому движению, которое обещало стать противовесом на пути разрушительных националистических сил.

Таким образом, надо сразу оговориться, что большинство интеллектуалов сотрудничало с пацифистами из тактических соображений. Их целью была вовсе не «мировая федерация», а наоборот, сохранение существующего немецкого национального государства. Руководствовались они при этом не идеалом «вечного мира», а сугубо практическими соображениями — неблагоприятным раскладом сил внутри страны и на международной арене, что в случае войны могло грозить социальными катаклизмами и военным поражением. Конкретные формы сотрудничества с пацифистами в каждом случае были различны, но в отношениях почти всегда сохранялась определенная дистанция.

Э. Геккель, например, хотя и говорил о себе как об «убежденном пацифисте и члене многих обществ мира», в публичных выступлениях был осторожнее. Антивоенное движение он называл «гласом вопиющего в пустыне» с неясными шансами на успех 38.

Более последователен был другой ученый-естественник, известный химик, лауреат Нобелевской премии Вильгельм Оствальд. Оствальд принадлежал к сторонникам этического идеализма и разработал свою «энергетическую теорию». Согласно ей, человеческая цивилизация должна преодолеть войну и вообще всякую борьбу ради «накопления энергии», совершающегося в духовной сфере. В международной науке Оствальд видел «классический образец для реализации практического мира», а пацифизм считал «особым случаем» воплощения своей теории, «катализатором культуры»». Оствальд был членом Немецкого общества мира, Европейского бюро Фонда Карнеги; выступал в пацифистских обществах и публиковался в их прессе 39.

Более широкий отклик антивоенное движение нашло среди ученых-гуманитариев. Среди политически наиболее активной группы немецкой интеллигенции — историков — на первом месте стоит, безусловно, фигура Карла Лампрехта. Как и Геккель, Лампрехт вначале поддерживал Пангерманскую лигу. Радикальная перемена в его политических пристрастиях произошла с изменением научных взглядов. В известной «методологической дискуссии» Лампрехт выступил с критикой основ традиционной немецкой исторической школы. Он настаивал на существовании в истории «социо-психологических» законов, универсальных для всех стран. Это подрывало классический тезис Леопольда фон Ранке об индивидуальности национально-государственного развития и означало шаг на пути превращения истории в позитивную науку. Почти единодушная негативная реакция на выступление Лампрехта свидетельствовала, однако, о неготовности немецких историков принять новый метод.

Между тем универсалистские научные воззрения Лампрехта переросли, особенно после его поездки 1904 г. в США, в политические — о необходимости для Германии «нового», «практического космополитизма» и сближения с нациями «тевтонской культурной общности» (США и Англией) 40. Именно Лампрехт стал идейным отцом понятия «(внешняя) культурная политика» (Kulturpolitik), подхваченного идеологами Союза международного согласия и «либеральными («мирными») империалистами» П. Рорбахом, К. Рицлером, Л. Штейном и др. 41

Исходным здесь было представление Лампрехта о «культурной истории» — завершающем этапе национального исторического развития Германии, на котором верх возьмет духовно-идеалистическое начало («новый идеализм»). Для большинства немецких интеллигентов именно история определяла смысл политики. Поэтому будущая миссия Германии в мире должна, по Лампрехту, состоять в том, чтобы под знаком «германского гения» — единственного одновременно и национального, и универсального — «все, что есть великого на Земле» было объединено в единую мировую культуру 42.

Следовательно, «культурная политика» подразумевала свою концепцию национальной безопасности, новые способы обеспечить Германии «место под солнцем». Среди них — именно как инструмент национальной политики! — было и участие Германии в международном антивоенном движении. Не случайно поэтому, что Лампрехт впервые высказался за такое участие в статье, посвященной внешнеполитической экспансии 43.

Выступая против недооценки антивоенного движения немцами, Лампрехт подчеркивал, что другие «державы, особенно Англия и Франция, давно показали, насколько легко его (движение — Д. С.) можно использовать для реализации правильно понятых [государственных] интересов. Участие в нем требует иной духовно-политической позиции и иных средств дипломатии, чем те, которые используют милитаристские государства».