ИВИ РАН - Ненасилие как мировоззрение и образ жизни

В Японии наиболее известным и самым важным последователем Толстого был писатель Мусянокодзи Санэацу, родившийся в 1885 г. Впервые он познакомился с произведениями Толстого юношей, когда проводил летние каникулы в деревне у своего дяди, который оказался большим поклонником русского писателя и имел у себя практически все его произведения, переведенные на японский язык. Когда Мусянокодзи прочел «Исповедь» и «В чем моя вера» в библиотеке своего дяди, это перевернуло его жизнь. В 1918 г., уже став известным писателем, он решил исполнить свою мечту, которую вынашивал более десяти лет, и организовать нечто вроде толстовской общины, которую он назвал «Новая деревня». «Мы хотим, — объяснял он, — создать новое общество — общество, в котором каждый должен будет работать только определенное количество времени и соответственно будет освобожден от забот об одежде, пище и жилье, общество, в котором никто не будет нуждаться в деньгах, потому что они станут жить жизнью, назначенной свыше. Вдобавок они будут все радоваться своей свободе и нестесненному развитию своей личности». Поскольку я не читаю по-японски, мое знание о судьбе созданной Мусянокоси «Новой деревни» ограничено тем, что я читал об этом в статье «Толстой в Японии», опубликованной в 1964 г. хорошо известным советским ученым Николаем Иосифовичем Конрадом, и в созданной в Германии докторской диссертации Клауса Фишера «Лев Толстой в Японии» 97. Ни один автор не сообщает деталей, но оба они соглашаются в том, что история «Новой деревни» закончилась провалом по причинам, которые мы уже перечисляли, говоря о других толстовских колониях. По словам Клауса Фишера, «из-за финансовых трудностей и различий во мнениях среди членов колонии результат был иным, чем желал Мусянокодзи. Его предприятие подверглось суровой критике» 98.

В отдаленной стране Латинской Америки существовала одна толстовская колония, которую регулярно упоминают в каждой истории литературы Чили. Она была создана в 1904 г. двумя молодыми чилийскими писателями — Фернандо Сантиваном и Аугусто Д'Хальмаром, и художником Хулио Ортисом де Сарате. Полвека спустя Сантаван дал беглое, но серьезное описание этого опыта. «Толстой был нашей постоянной темой, — писал он. — Мы все время говорили о красоте простой жизни, о непротивлении злу, о работе, которую мы, подобно апостолам, можем делать среди крестьян, о необходимости бежать от порочных удовольствий городской жизни» 99. Состояние умов было таково, что привело этих трех молодых людей к организации колонии.

Они расположили ее в деревне Сан Бернардо, недалеко от Сантьяго, столицы, в маленькой хижине, которую сделал пригодной для жилья их друг, молодой поэт М. М. Моуре. В практическом смысле их предприятие вряд ли заслуживает упоминания в истории толстовских колоний, поскольку оно не просуществовало долго и его единственным продуктом были разговоры — долгие вечера серьезных дискуссий о толстовстве и его влиянии на литературу, искусство и общество. Тем не менее их колония сыграла серьезную роль в истории чилийской литературы, поскольку привлекла внимание ряда других молодых писателей из столицы; они посещали ее и принимали участие в дискуссиях.

Начало Первой мировой войны послужило поворотным пунктом в восприятии Толстого на Западе. Некоторые энтузиасты — такие, как знаменитый американский юрист Кларенс Дэрроу, который в 1902 г. написал целую книгу, защищавшую толстовское непротивление, под названием «Не противься злу», а в 1911 г. участвовал в публичных дебатах с Артуром М. Льюисом, которые были опубликованы под названием «Маркс против Толстого», — в одну ночь отбросил свое непротивление и поддержал военные действия против немцев, когда Америка вступила в войну 100.

Разрушения войны разрушили также и довоенные восторги вокруг Толстого среди западных критиков. Интерес критики после войны перешел от Толстого к Достоевскому, чьи романы настолько рассердили западных критиков, когда они впервые были переведены в 1880-х годах вместе с толстовскими романами, что один французский писатель честно признался: «Чтобы получить должную оценку французской публики, романы Достоевского следует переделать и переоценить, подобно некоторым работам немецких эрудитов» 101.

В послевоенный период интерес к религиозным и философским произведениям Толстого был ограничен главным образом небольшими пацифистскими группами, которые все еще можно было найти на Западе, особенно в Англии и Америке. Этот интерес продолжался в 1950-х годах в Соединенных Штатах в атмосфере, созданной ненасильственной кампанией Мартина Лютера Кинга против сегрегации и расового угнетения, но он почти совсем заглох в атмосфере безысходности и цинизма, порожденной Вьетнамской войной. Благодаря любопытному парадоксу в 1960-х годах свободное общественное мнение в Соединенных Штатах и управляемое общественное мнение в Советском Союзе пришли к необычайно похожим взглядам на Льва Толстого: а именно, что его романы и другие художественные произведения заняли свое место среди величайших творений мировой литературы; но его нехудожественные произведения о религии, философии, искусстве и социальных проблемах полны причуд, неуместны и скучны. К этому времени в Советском Союзе официальные лица вынуждены были убирать любое упоминание о толстовстве в своих речах и печатных работах. Место Толстого в русской литературе и истории культуры было пересмотрено в соответствии со статьей Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции», изучение которой требовалось от всех советских школьников. Из ленинских якобы бессмертных слов они узнавали, что Толстой — это «гениальный художник, давший не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы»; но что «Толстой смешон как пророк, открывший новые рецепты спасения человечества, — и поэтому совсем мизерны заграничные и русские толстовцы, пожелавшие превратить в догму как раз самую слабую сторону его учения». Ленин описывает типичного толстовца как «истасканного, истеричного хлюпика», который «публично бьет себя в грудь и говорит: "я скверный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самосовершенствованием"» 102.

В течение последних десятилетий в Советском Союзе получившие известность новые источники показали совершенно иную картину толстовского движения. В 1983 г. советский эмигрант Марк Поповский опубликовал в Лондоне книгу о толстовцах в Советском Союзе под названием «Русские мужики рассказывают», основанную на микрофильмах около 3000 страниц дневников, автобиографий, писем и документов самих толстовцев, которые он привез с собой, когда покинул Советский Союз в 1978 г. 103В ноябре 1989 г. 500 страниц этих самых документов были опубликованы отдельной книгой в Москве под названием «Воспоминания крестьян-толстовцев» 104. Эти документы впервые дали нам возможность провести уникальное исследование — исследование не только чисто литературных произведений Толстого, но и тех произведений, где он выступает в роли пророка, и их восприятия не обычными читателями, а русскими крестьянами.