ИВИ РАН - Ненасилие как мировоззрение и образ жизни

Эмигрировавшим из России спустя некоторое время после революции был хорошо знаком моральный климат советского общества. Они обращали внимание на духовные основы национального бытия, государственности, указывали путь из темницы материалистического угара 27.

Историк и богослов Г. Федотов с сожалением замечал, что «к 1917 году русский народ в массе своей срывается с исторической почвы, теряет веру в Бога, в царя, теряет... и нравственные устои» 28. В «Письмах о русской культуре», опубликованных в 1938 году в «Русских записках», он писал: «Мы привыкли думать, что русский человек добр. Во всяком случае, что он умеет жалеть. В русской... жалости мы видели основное различие нашего христианского типа от западной моральной установки. Кажется, жалость теперь совершенно вырвана из русской жизни и из русского сердца. Поколение, воспитанное революцией, с энергией и даже с яростью борется за жизнь, вгрызается зубами не только в гранит науки, но и в горло своего конкурента — товарища. Дружным хором ругательств провожают в тюрьму, а то и в могилу, поскользнувшихся, павших... Жалость для них бранное слово, христианский пережиток. "Злость" — ценное качество, которое стараются в себе развивать» 29. Рожденный сатанинским духом большевизм делал ставку на зло ради будущего торжества добра. Предпосылка: зло — сила, добро — слабость. Душа большевизма была душой провокатора. Еще «в царской России, раздавленный в первой русской революции, бессильный для открытого восстания, он жил провокацией на разлагающе болезненные силы режима, с особой ненавистью набрасываясь на все, что могло остановить смерть: на демократию, либерализм, умеренный социализм» 31. Победив, он стал направляться против всяческих источников правды и свободы. Большевики поспешили закрыть в России все четыре академии, совсем прекратили богословское образование и грубо истребили всю богословскую литературу: сожгли все издания Петроградской Духовной Академии и т. д. 32

Статьи «Нового града» предостерегали против ответного активизма. Борьба против большевиков стала для многих эмигрантов синонимом терроризма. И было уже неважно каких, где и как убивать большевиков. О. Сергий Булгаков наставлял соблюдать духовную гигиену: «В отношении к родине мы должны соединить непримиримость к злодейству с немстительностью к злодеям. Иначе месть заведет борьбу и кару дальше, чем это достойно, и отравит новою злобой» 33.

Среди христианских публицистов были и сторонники классовой борьбы, как, например, Н. Бердяев, который активно выступал против смирения перед социальным злом. Однако, стремясь одухотворить эту борьбу ради преодоления ее «греховной ярости и злобы», он не благословлял ненависти: «Ненависть к живым людям, к какому классу бы они ни принадлежали, есть грех и зло с христианской точки зрения. Между тем... эта ненависть входит в мораль материалистического революционного социализма и особенно коммунизма, для которого человек совершенно заслонен классом» 34. Как освободить рабочих «от сатанических чувств, которым Маркс придавал мессианское значение?» Вероятно, и рабочий должен быть одухотворен и просвещен: необходимо проповедовать ему ту «моральную истину, что и буржуа тоже человек», в котором «нужно уважать его человеческое достоинство и относиться... человечно», что «безбожно и безнравственно определять свое отношение к человеку исключительно как к представителю класса...» 33Христианство никогда не примирится с «угашением личной совести, личного разума, личной свободы человека... и с заменой ее совестью, разумом, свободой классовой... Человек глубже и выше класса... Человек также глубже и выше расы, как он выше и глубже рода». Н. Бердяев предлагал распространить христианское человеколюбие и на врагов: по-человечески, по-христиански отнестись и к Сталину, и ко всякому большевику, ибо «всякий человек несет в себе образ и подобие Божье, хотя бы и затемненные, всякий человек призван к вечной жизни, перед лицом которой ничтожны и жалки все классовые различия, все социальные страсти, все наслоения социальной обыденности на человеческой душе» 36.

«Все нравственное убожество большевицки революционного миросозерцания, — писал другой публицист, Ф. Степун, — заключается в том, что большевицкий марксизм не знает понятия своей вины, что у него виноват всегда другой: буржуй, империалист, соглашатель, капиталист и т. д.» 37В этом фарисействе большевиков — основная причина их творческой немощи во всех сферах духовной культуры и социальной жизни. Неслучайно моральная атмосфера в России стала невыносимо тяжела. «Улегшиеся страсти классовой ненависти сменились жаждой наслаждений, не стесняемой никакой религиозной или общественной уздой. Хищения и казнокрадство в правящей среде, ренегатство среди интеллигенции и разврат среди молодежи, грубый житейский материализм народных масс, широкий отпад от церкви, от Бога, от самой идеи религиозности» 38.

Большевики развратили народ, они совершили насилие над его душой и бытом, насадили рабское сознание. «Можно признать и простить многое и в социальном разрушении и строительстве большевиков, — считал Г. Федотов, — но в большей степени, чем проповедь материализма и безбожия, чем сознательное разрушение семьи, эта деморализация связана с необходимостью общей лжи и предательства», иногда для того «чтобы сохранить кусок хлеба». Сколько лет должно пройти, чтобы изгладились эти рабские морщины с лица России? 39

Нельзя без гнева смотреть на расточение народных сил, на мерзости и преступления большевизма, однако религиозным мыслителям меньше всего хотелось посеять в русском народе панику, ненависть или апатию. Они стремились примирить читателя с неизбежностью случившейся катастрофы и призвать «верных сынов России, носящих ее живой образ, спасти то, что можно и должно спасти» 40. И самое главное — свою еще живую душу, способную любить и прощать.

Редакционная статья «Нового града», озаглавленная «К молодежи», направлена как против непродуманного террористического «активизма» по отношению к коммунистам, как против стремления некоторых эмигрантов к ассимиляции с европейскими народами «ради маленького благополучия», так и против заигрываний с советской Россией ради идеалистических стремлений хоть как-то послужить родине даже ценой отказа от всего, что еще свято: от Бога, родителей, великого русского прошлого, сострадания и человечности. Предлагался более честный и духовный путь: хранить, беречь и развивать те ценности, которые заглушаются на родине, но без которых нет человеческой жизни на земле: веры, любви, свободы, уважения к истине, достоинству человеческой личности. «Когда-нибудь и на них будет спрос в России. Не думайте, что сегодняшний день будет длиться вечно. Настанет горькое похмелье после кровавого пира, и Россия, лучшие сыны ее, истомятся по духовной правде, по новому, то есть — старому и вечному — человеческому лицу» 41. От русской молодежи родина ждет прежде всего духовной перестройки: чтобы она принесла с собой огонь веры в мир безбожия, оружие знания в страну полузнайства и технически обученного варварства и, наконец, уважение к свободе и достоинству человека — в землю рабства и насилия над человеком.