ИВИ РАН - Ненасилие как мировоззрение и образ жизни

Пока этот час не пришел, оставленное судьбой время о. С. Булгаков советовал употребить на самовоспитание: в личной жизни «отделить злобу от праведного гнева... остановиться, оглянуться, увидеть свою злобу и ужаснуться ей» 42. «Наша греховная природа, — писал он, — подобна животной, где царит гнев и истребление. Мы должны сделать великое усилие — Бог хочет от нас противоестественного — простить. Мы думаем иногда, что прощение есть примирение со злом, но это не так... Господь обличал фарисеев, Ирода, молился за распинающих. Это показывает, что можно быть непримиримым и прощать... надо не носить зло в сердце своем, не иметь чувства мстительности...» 43Это греховное чувство. Все мы нуждаемся в прощении. «Взгляните в свою совесть — мы все беспредельно друг перед другом виноваты, но мы это увидим лишь некогда в свете совести» 44. В том и состоит закон, что если мы не прощаем, то и нас Господь не прощает. «Богу грех ненавистен, но Он покрывает его своей любовью. Это богоподобие требуется и от нас для прощения. Но сердце жестоковыйное и черствое, которое хочет прощения только для себя, не может быть прощено. Это заповедь о любви к ненавидящим; надо совершить нравственное чудо — ожесточенное, ненавидящее сердце сделать прощающим» 45.

С темой прощения тесно связано и отношение к смертной казни. Еще в связи с революцией 1905 г. и казнями революционеров Н. Бердяев написал статью «Казнь и убийство», в которой с гуманистических и христианских позиций отрицал необходимость этой меры наказания. Осуществляемое безликим государством, это узаконенное «холодно-зверское, рассудочно-мстительное» убийство, по его мнению, во много раз преступнее, чем политические убийства, совершенные отдельными людьми, и дуэли, в которых, защищая честь, личность отдает свою жизнь. Казнь — это смерть, возведенная в закон, нарушение заповеди «Не убий». С христианской точки зрения он доказывал, что «есть в мире высшая правда, чем эта кровавая месть». Смерть — самое крайнее, самое страшное выражение мирового зла, отпадение от Бога, и целью религии всегда была победа над смертью, утверждение жизни вечной. «Если крестная смерть Христа была победой над смертью, то она вместе с тем была и самым властным религиозным осуждением убийства. Казнящий смертью, утверждали истинные христиане, присоединяется к делу мучителей Христа, убивает не только человека, но и Бога» 46.

По поводу казни Шмидта С. Булгаков писал: «Всякое убийство есть дело ненависти. Не может быть, чтобы человек убивал человека из любви к нему» 47. В смертной казни виноваты все: и неумолимый прокурор, и проводивший ее в исполнение, и погруженный в себялюбивые интересы или житейскую суету каждый из нас, не сделавшие всего того, что могли и что должны были для борьбы с этим злом. Мы не в состоянии были бы «пить, есть, спать, ходить в театр, на службу, к знакомым,... если бы не были так бесчувственны» 48.

С. Булгаков говорил о недостаточности борьбы со смертной казнью только внешними средствами: изданием сборников, приемом резолюций, подписыванием петиций, произнесением речей. «Всевидящее око совести» подсказывает нам, что всего этого недостаточно. Нужна, по мнению мыслителя, внутренняя победа над смертью, готовность самому принять смертную казнь, ибо только равный может выступать за равного.

Причина существования до сих пор смертной казни — в низком уровне нравственного сознания человечества. Существует ли прогресс нравственного сознания? По мнению некоторых философов, существует, в результате «подземного действия христианства». Современный человек может быть более нравственно безобразен, чем в менее гуманном, более суровом прошлом, но уже новое сознание его судит. Усиливается «невыносимость к страданиям у более утонченной части человечества, возникает сознание недопустимости пыток и казней, жестокого обращения с преступниками и т. д.» 49«От А. С. Хомякова до Вл. Соловьева лучшие наши мыслители отрицали смертную казнь, и ее отрицало русское уголовное законодательство» 50. Верилось, что скоро совсем исчезнет жестокость в наказаниях. Смертная казнь, однако, стала основой русской юстиции после воцарения коммунистов. Революционные инквизиторы, подобно Торквемаде и Робеспьеру, почитали себя носителями абсолютного добра, от имени которого и совершали преступления. Ложь заключалась в самом предположении, что «добро во что бы то ни стало, хотя бы величайшими насилиями и кровопролитиями, должно быть утверждено в мире» 51. Им было чуждо христианское понимание мира, в котором существует не только свобода добра, но и свобода зла. С последней «борется духовно благодатная сила Христова». Отрицание же свободы зла делает добро принудительным. «Абсолютный кошмар коммунизма в том и заключается, — утверждал Н. Бердяев, — что он хотел принудительной организации добра...»

Яд большевизма отравил и некоторых представителей религиозной эмиграции, таких как И. Ильин, хотя в несколько противоположных формах. Он думал, что достиг той духовной отрешенности и очищения, которые давали ему право говорить от лица абсолютного добра. Подобно большевикам, И. Ильин не был «просветлен тем христианским сознанием, что весь род человеческий поражен первородным грехом и поэтому не может распадаться на расу добрых, специально призванных бороться со злом силой, и расу злых, объект воздействия добрых» 52. Религиозная победа над злом являлась для И. Ильина «не покаянием и обращением грешника, а принуждением его к добру и казнью...»

Особую роль в борьбе со злом И. Ильин отводил государству, которое считал почти что носителем абсолютного добра: «Вести государственную борьбу со злодеями есть дело необходимое и духовно верное» 53. Он предъявлял государству те же требования, что и Л. Толстой, с той только разницей, что великий писатель отвергал государство из-за его неспособности побеждать зло, а И. Ильин обоготворял его за эту мнимую способность. Он был сторонником восстановления инквизиционной юстиции «в очень поздний час истории, час кровавый в своей непосредственной борьбе, но не приемлющий уже прежних форм морально-правового сознания» 54.

Конечно, в нашем греховном мире государственная власть силой ограничивает и пресекает проявления злой воли, но этой функции не следует придавать церковного значения. Глупо отождествлять полицейского с абсолютным духом. Бороться с внутренним источником зла и побеждать его может лишь Церковь, и лишь она имеет это призвание. Иными словами, кесарю нужно воздавать кесарево.

Наиболее неприятно и тягостно в книге И. Ильина — злоупотребление христианством, православием, Евангелием. Его оправдание смертной казни евангельскими текстами производит впечатление кощунства. «Кто может взять на себя решимость казнить от лица абсолютного добра и духа? Суд Божий неизвестен людям, и суд этот может оказаться очень непохожим на наш» 55. Добро Ильина оказывается очень относительным, отяжелевшим, искаженным страстями нашей эпохи, приспособленным для целей военно-походных 56.