ИВИ РАН - Ненасилие как мировоззрение и образ жизни

Но важно не только это. За материальной, физической стороной человеческого существования А. Солженицын прозревает иное, духовно-нравственное измерение. Он уверен в нерукотворности как человеческой личности, так и нации, и всего человечества. Он уверен, что «есть божественный смысл в истории» и что всех писателей можно разделить на два вида — тех, кто пишет для себя, и тех, кто ощущает себя «подмастерьем Бога» 107. Внутренней жизни он отдает предпочтение перед внешней и ратует за «поворот к развитию внутреннему» всего человечества, что может стать «великим поворотом, сравнимым с поворотом от средних веков к Возрождению». 108

Именно Возрождение и Просвещение, считает А. Солженицын, привело к непомерному возвеличиванию человека, к погружению его в материю и в конечном итоге к отрицанию того, «что должно же быть нечто Целое, Высшее... когда-то полагавшее предел нашим страстям и безответственности» 109. «Найдем в себе, — убеждает он современников, — душевную высоту заново открыть, что человек — не венец Вселенной, а есть над ним — Высший дух» 110. В 1981 г. на Ватиканской конференции «Общие христианские корни европейских наций» писатель высказывается предельно ясно: «Чем более мы продвигаемся по мрачному ущелью XX века... тем отчетливее мы видим, что весь поворот мира за прошедшие три века есть часть единого грозного процесса утери человечеством Бога» 111.

Позиция эта была и остается непопулярной среди большинства современных ученых, политологов, аналитиков, журналистов и т. п. На их конференциях редко услышишь что-либо подобное. Солженицын это сознает. Он понимает, что среди подавляющего числом множества образованных и думающих людей планеты все еще преобладают два основных направления при рассмотрении проблем: политическое и юридическое. Но «в этой плоскости, — считает писатель, — очень малые возможности, это бедная плоскость». Пора «нам всем» оставить ее и «подняться над ней» 112. Он видит, что нравственные категории Добра и Зла исключены из категорий современной науки — как на Западе, так и на Востоке. «Ведь слово "зло" теперь считается ненаучным, и даже неприличным, ни "зла", ни "добра" нет, а есть только плюрализм равноценных мнений» 113. Однако такой подход, по его убеждению, непродуктивен, он заводит не только науку, но и все человечество в тупик, на край обрыва.

Подобно русским писателям и философам первой половины уходящего столетия, вынужденно оказавшимся в эмиграции, А. Солженицын полагает, что кризис, охвативший сейчас всю планету, — это прежде всего духовный кризис, и даже такие экономические проблемы, как, например, инфляция, «имеют происхождение не экономическое, а глубоко психологическое, мировоззренческое» 114. Это было сказано на конференции в Цюрихе в ноябре 1974 г., однако звучит весьма актуально и для современной России. Как и следующая мысль: «Для того чтобы создать доброе и справедливое общество, надо сперва стать людям хорошими» 115. И здесь нельзя удержаться от того, чтобы снова не вспомнить Л. Н. Толстого 116.

Впрочем, Солженицына нельзя причислить к толстовцам; он, как явствует из написанного им, не разделяет религиозно-философского учения великого писателя и, что совершенно очевидно, с большим уважением относится к Православной церкви, особенно к старообрядческой ее ветви. «Мы православные», — говорит он о русском народе и неотъемлемым правом русского человека считает право «продолжать веру отцов» 117. Он с болью и возмущением пишет о насилиях и бесчинствах, которые творили большевики в отношении к русской церкви и к духовенству, и с надеждой — о возрождении православия, происходившем в 70-е годы.

Но не на конфессиональном православии современной русской церкви строит он свою концепцию, а шире — на глубине и «светлой этической атмосфере» христианского учения как такового. Христианская цивилизация, считает он, может в скором времени погибнуть потому, что весь XX век проходит под знаком «грозного процесса утери человечеством Бога» 118. К Русской Православной церкви он обращает ряд упреков, содержание которых выходит за рамки нашей темы 119. Важно другое: в духе апостольских посланий он призывает к единству, к «слиянию всех ветвей русской церкви», к «объединению ее физических и духовных сил». Это добровольное объединение не должно повторять формального дореволюционного единства русской церкви; оно должно подняться на такую высоту и так наполниться «сокровищем неувядаемого поиска», чтобы «привлечь, увлечь, быть может, и западный мир, охваченный сегодня духовной неутоленностью» 120.

Укорененность в основах христианского учения придает нравственную направленность всей публицистике писателя. На пресс-конференции в Цюрихе, посвященной сборнику «Из-под глыб», он так и определяет направление сборника — и своих взглядов — как «направление нравственное и с опорой на религию», но при этом — «с большим уважением к национальному самосознанию и с желанием национального возрождения всякому народу, который населяет нашу страну» 121.

Концепцию Солженицына можно назвать концепцией возрождения духовности. В телеинтервью японской компании НЕТ-Токио (Париж, 1976), говоря о нравственном значении самоограничения, он указывает на необходимость «оставить место для души, для духовного поиска» в потоке современной жизни. «Смысл в том, — подчеркивает он, — чтобы человек сам себя ограничил, духом... Мы должны повернуть от материи к духу, главный интерес свой увидеть в духе, в духовном развитии, или мы все погибли...» 122

Таким образом, идейную основу воззрений А. Солженицына, выраженных в его публицистике советского периода, следует определить, на мой взгляд, не как изоляционистскую, «с опорой на традиционные культурные ценности», а как духовно-нравственную, с опорой на христианское учение. В этом он продолжает традицию лучших отечественных мыслителей — Ф. Достоевского, Л. Толстого, С. Булгакова, Н. Бердяева, Л. Карсавина и других 123.

* * *

Вопрос о природе насилия занимает в публицистике А. Солженицына весьма существенное место. Писатель в своих статьях и выступлениях не вдается в психологические глубины человеческой натуры, но ясно показывает связь идеологии насилия с нравственными изъянами человека и человеческого общества. Ему очевидно, что многие проблемы современности связаны с «модным в наш век» убеждением, согласно которому сам человек безупречен, а во всех бедах его виновато дурное устройство общества 124. Тот поворот в человеческом сознании, когда человек стал осознаваться как венец Вселенной и мера всех вещей, а существование высшей духовной силы и, следовательно, высшей ответственности каждого за свою жизнь стало отрицаться, — и привел к безответственному потребительству и нарушению равновесия в экологии планеты.