ИВИ РАН - Ненасилие как мировоззрение и образ жизни

В качестве примера Солженицын приводит народ Чехословакии, не только пробудившийся для Пражской весны, но и показавший, «как даже против танков выстаивает незащищенная грудь, если в ней достойное сердце» 147.

Второй шаг в преодолении насилий тоталитарного режима тоже обозначен в заголовке самиздатской статьи: «Раскаяние и самоограничение...» 148. Статья эта, написанная в 1973 г., интересна тем, что в ней Солженицын прямо говорит о своем методе исследования и оценки явлений общественной жизни. «Серьезными, научными, — пишет он, — теперь признаются лишь те исследования обществ и государств, где руководящие приемы — экономический, статистический, демографический, идеологический... И уж совсем считается провинциально оценивать государственную жизнь этическою шкалой» 149. Меж тем общественная жизнь — тоже жизнь людей, подчеркивает писатель, и те оценки и требования, которые обязательно применяются к отдельным людям и личным отношениям, должны присутствовать и при исследовании действий больших групп, обществ и масс. «Это очень человечно: применить даже к самым крупным общественным событиям или людским организациям, вплоть до государств и ООН, наши душевные оценки: благородно, подло, смело, трусливо, лицемерно, лживо, жестоко, великодушно, справедливо, несправедливо...»; иными словами, писатель считает возможным и плодотворным «не избегать рассмотрения общественных явлений в категориях индивидуальной душевной жизни и индивидуальной этики» 150.

Исходя из этого метода, А. Солженицын предлагает советскому обществу, чтобы победить громаду построенного на лжи и насилии тоталитарного государства, — не «порицать, разоблачать и ненавидеть других», а обратиться к своему сердцу, через которое проходит линия, разделяющая добро и зло, и покаяться. Раскаяние, пишет он, поиск собственных ошибок и грехов «есть первая верная пядь под ногой, от которой только и можно двинуться вперед не к новой ненависти, а к согласию» 151.

Умудренный опытом борьбы с властью, писатель сознает, что в политике возможно только раскаяние отдельных деятелей. Раскаяние целых партий невозможно: «сама цель их существования запрещает им каяться». Зато в национальном масштабе, по его мнению, раскаяние вполне возможно, ибо «между личностью и нацией сходство самое глубокое — в мистической природе нерукотворности той и другой» 152. Примеры тому можно найти в истории: это раскаяние русской дворянской интеллигенции («всей активной общественности»), захватившее и разночинцев, перед угнетенным русским (и не только русским) народом; это раскаяние значительной части германского народа в тех бедах, которые он навлек на жителей Европы двумя мировыми войнами.

А. Солженицын верит, что чувство покаяния является «природной наклонностью русских»; он приводит немало исторических примеров; однако «начиная с бездушных реформ Никона и Петра», и особенно в XX веке, это чувство было «подвергнуто презрению»; место его заняло «имперское чванство». В советский же период граждане страны были «движимы уверенностью, что виноваты царизм, патриоты, буржуи, социал-демократы, белогвардейцы, попы, эмигранты, диверсанты, кулаки, подкулачники, инженеры, вредители, оппозиционеры, враги народа, националисты, сионисты, империалисты, милитаристы, модернисты, только не мы с тобой». При таком подходе путь ясен: исправлять надо их, а не нас. А поскольку они исправляться не хотят, надо заставить их: «штыком, револьвером, колючей проволокой, голодом» 153, т. е. насилием.

Ненасильственный метод улучшения общественной жизни, переход «в общество справедливое, чистое, честное», возможен только при условии, если нынешнее общество избавится от груза прошлого, а первый шаг к этому — раскаяние. Ибо все граждане, все члены общества ответственны за то, что в нем происходит, и так или иначе «виновны и замараны все». Иные пути, в том числе экономические реформы, считает А. Солженицын, не годятся: «социально-экономическими преобразованиями, даже самыми мудрыми и угаданными, не перестроить царство лжи в царство всеобщей правды: кубики не те» 154.

Общее покаяние, как его представлял себе Солженицын, должно состоять из «многих миллионов раскаяний, признаний и скорбей» — необязательно произнесенных публично — «пусть между друзей и знающих тебя». Важно, чтобы люди осознали все зло, сотворенное в стране за прошедшие века и недавние десятилетия, и вернули себе дар раскаяния. «Только через полосу раскаяния множества лиц могут быть очищены русский воздух, русская почва, и тогда сумеет расти новая здоровая национальная жизнь» 155. При этом необходимо покаянное чувство и по отношению к собственному народу, который позволил силам зла овладеть своей землей, и по отношению к другим нациям, нещадно угнетавшимся как при царизме, так и при советской власти.

Говоря в 1974 г. о «недавнем демократическом движении в Советском Союзе», А. Солженицын упрекает его деятелей в том, что оно «разоблачало пороки социального строя, но не раскаивалось в грехах собственных и интеллигенции вообще». Между тем именно на поддержке советской интеллигенции и держался, по его мнению, тоталитарный режим 156.

Но не только русскому народу (в том числе и Русской Православной церкви, и русской интеллигенции) необходимо покаяние. Солженицын считает, что на этот путь должны стать вообще все народы мира. «Все будущее всех народов, — пишет он в письме в редакцию «Вестника Русского Христианского Движения» (1975), — в раскаянии, или скоро — ни в чем вообще» 157. И западному миру есть, в чем каяться: в захвате и безудержной эксплуатации колоний, в погоне за материальным преуспеянием, в том отходе от духовной жизни, который столь свойствен западному обществу. «Вот что я хотел бы от Запада: духовной крепости и моральной разборчивости. Когда Запад провозглашает, что моральные императивы не нужны в политике, этим самым он и губит себя... Отказ от моральных принципов — это топор, который мы сами над собой ставим, и этот топор ударит по шее» 158.

Раскаяние для А. Солженицына — не цель сама по себе; это только «подготовка почвы» для будущей нравственной жизни, для «исправления» делом. Условиями этого исправления, кроме раскаяния, являются отказ от насилия и самоограничение 159. Именно раскаяние «создает атмосферу для самоограничения». Принцип «самостеснения», как говорили в прошлом веке староверы, переключает как отдельных людей, так и целые общества и нации «с развития внешнего на внутреннее, и тем углубляет нас духовно». Такой переворот — от внешнего к внутреннему — может сравниться, если произойдет, с поворотом от средневековья к Возрождению. Солженицын считает, что этот поворот приведет к изменению самого характера человека и человеческого общества. Даже государства, до сих пор жившие исключительно своекорыстными интересами, смогут принять в международных отношениях «индивидуальную мораль: не делай другому, чего не хотел бы себе» 160.