ИВИ РАН - Ненасилие как мировоззрение и образ жизни

И этот же поворот привел к идее насильственной революции как средству установления справедливого и равного общества на Земле, Однако исторический опыт революций и войн показывает, пишет А. Солженицын, что насилию свойственна «заглатывающая инерция»: раз начавшись, революции и войны разрастаются и приводят все к новым жестокостям и разрушениям. Именно поэтому так важно «разоружиться от насилия».

Насилие неразрывно связано с ложью. «Между ними, — утверждает писатель, — самая родственная, самая природная глубокая связь: насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а лжи нечем удержаться, кроме как насилием». Поэтому, когда человек делает выбор в пользу насилия, провозглашает его своим методом, он «неумолимо должен избрать ложь своим принципом». При рождении насилие «действует открыто и даже гордится собой». Но стоит ему утвердиться у власти — и оно начинает прикрываться ложью. «Оно уже не всегда, необязательно прямо душит глотку, чаще оно требует от подданных только присяги лжи, только соучастия во лжи» 125. Поддавшись и принеся эту присягу, миллионы советских людей «утеряли самое чувство правды». «Мы, нынешнее старшее и среднее поколения, — пишет А. Солженицын, — всю нашу жизнь только и брели, и хлюпали зловонным болотом общества, основанным на насилии и лжи» — брели «кто по щиколотку... кто по колено, кто по пояс, кто и по горло...» «Мы привыкли, что надо подчиняться и лгать, иначе не проживешь, — и в том воспитывали наших детей». Потому и общество, составленное из нас, стало «царством неправды, силы, бесполезности справедливого, неверия в доброе...» 126

Безнравственность, по мнению А. Солженицына, — еще одно порождение насилия. Русскую интеллигенцию погубило то, что она «отвергла религиозную нравственность, избрав себе атеистический гуманизм, легко оправдавший и торопливые ревтрибуналы, и бессудные подвалы ЧК». Поскольку разрешена ложь — постольку разрешены и все другие нарушения нравственного закона. А в результате теперь, «когда все посеянное взошло», — видно, насколько заблуждались те, кто думал сделать страну счастливой путем насилия. Ибо «гнусность методов распложается в гнусности результатов» 127.

Более того, само учение социализма и «научного коммунизма» (А. Солженицын берет это словосочетание в кавычки), построенное на тезисе о неизбежности и оправданности революционного насилия, представляется писателю далеким от нравственных принципов. «Нигде в социалистических учениях, — пишет он, — не содержится внутреннее требование нравственности как сути социализма, — нравственность лишь обещается как самовыпадающая манна после обобществления имуществ». Потому нигде на Земле и не был построен «нравственный социализм», что «нравственные принципы имманентно не содержатся в социализме, а даже противоположны ему» 128.

Вспоминая известных европейских социалистов-утопистов — Мора, Кампанеллу, Уинстэнли, Морелли, Дешана, Бабефа, Фурье, вплоть до К. Маркса, — «мы не можем не содрогнуться, — пишет А. Солженицын, — от открытого провозглашения ими черт этого страшного общества», основанного на принудительном труде, насилии над личностью и жестокостях 129. Опираясь на труды правозащитников И. Шафаревича и Ю. Орлова, А. Солженицын утверждает, что последовательный социализм не может принять «никакой другой формы, кроме тоталитарной», и способен привести только к насильственному «полному подавлению индивидуальности и человеческой души», ибо социализм «разрушает те стороны жизни человечества и человека, которые составляют самую высшую и тонкую часть существа» 130.

Более того, насильственная сущность социализма и создаваемого им тоталитарного государства приводит к милитаризму, внешней экспансии и ограблению национальных окраин. Солженицын подчеркивает, соглашаясь с И. Шафаревичем, что положение окраин советской империи «колониально, но не по отношению к России, а по отношению к социализму» и что народы, населявшие Советский Союз, подвергались грабежу «не в пользу русских», а «в пользу коммунистической империи» 131. Он не раз упрекает страны Запада в том, что они, не желая раздувать конфликты и заботясь о комфортабельном благополучии своей жизни, позволяют коммунистической экспансии распространяться на страны Азии, Африки и Латинской Америки.

Наконец, насильственной является по существу и сама коммунистическая идеология. А. Солженицын заявляет, и доказывает это на множестве примеров, что марксистско-ленинская идеология с самого начала существования советской власти «выкручивала души как поломойные тряпки» и вынуждала людей лгать, одобрять все действия, все насилия антинародного правительства. Эта идеология утверждала себя путем массовых расстрелов, разгрома Церкви, уничтожения целых классов и десятков миллионов «разрозненных людей», путем экспансии в другие страны и т. п. Идеология носит неприкрытый насильственный характер: она не только «кривит души и заставляет быть покорной каждую душу», но «вся внутренняя ложь и вся внешняя экспансия, и оправдание войн и убийств... оправдание завтрашних войн — все на этой Идеологии» 132.

Солженицын различает авторитарный и тоталитарный режимы. Авторитарным был русский царизм, ряд других режимов в европейских и восточных странах. Коммунистический же строй — «тоталитарная идеологическая система», которая не только «уничтожает людей в огромных количествах», но и хочет «душу нашу подчинить, не только тело» 133.

Приводя большую подборку цитат из произведений В.И.Ленина, Солженицын демонстрирует агрессивный, насильственный характер теории ленинизма. «Мы не можем стоять за лозунг мира, — пишет Ленин А. Коллонтай в 1915 г., — ибо считаем его архипутанным, тормозящим революционную борьбу». Приведя еще целый ряд подобных высказываний, писатель заключает: «Вот как смотрит коммунизм на войну. Война нужна. Война — это средство достичь цели» 134.

Такие взгляды продолжали преобладать в идеологии коммунизма и после смерти Ленина. Только появление в США атомной бомбы разрушило агрессивные намерения советских идеологов и заставило их изменить тактику: от бряцания оружием перейти к «борьбе за мир». И именно тогда, как считает А. Солженицын, была произведена подмена понятий. «Подменили, сказали так: "не война" — это мир. То есть миру противопоставили войну. А это ошибка... Когда нельзя вести открытой войны, то можно потихоньку душить. Можно применять терроризм, партизанскую борьбу, насилия, тюрьмы, концлагеря. Скажите, это что — мир?» И далее: «Полная противоположность миру — это насилие. И те, кто хотят в мире мира, должны не только войну убрать из мира, но убрать и насилие. А если нет открытой войны, но идет насилие — это не мир» 135.