Поэзия Золотой Орды

Лица спереди и сзади у него,
От него не утаится ничего,

На закат и на восход концами крыл
Указует этот ангел Азраил,

В дланях держит чашу смерти и копье,
Завершая человека бытие.

Он, прижав к моей груди конец копья,
Дал испить из чаши горького питья,

Изрекая: “Коль придешь когда в себя,
Вновь друзей увидишь, Бога возлюбя”.

Чуть испил — не стало вмиг земных вещей,
Изошла душа из высохших мощей,

Ни казна, ни власть, ни весь соблазн земли
Удержать ее на свете не смогли».

Череп молвил: «Слушай далее, пророк!
Снова очи отворил я в некий срок,

Вижу — в саване лежу, в земле, впотьмах,
Телеса мои, гляжу, истлели в прах.

“Где престол мой, — я вскричал, — и где казна?
Кони где мои и шубы, где страна?

Где рабыни и супруги, все блага,
Где рубины, изумруды, жемчуга?

Где друзья и то приятное житье,
Где изысканные яства и питье?”

Оказалось все тщетой и суетой.
Не осталось ничего от жизни той.

Тут в могильной шелестящей тишине
Два престрашных существа явились мне.

“Кто вы?”, — спрашиваю, ужасом объят.
“Мы — загробные писцы”, — мне говорят.

Оторвав полоску смертной простыни.
На нее мои деянья нанесли

И сказали: “Ты видал при жизни рай,
Ныне адские терзания узнай!”

Задрожал я, и застлала очи хмарь:
“Что же сделал ты с собою, Череп-царь?”

Крепко взяв меня в тиски, в чаду угроз
Учинили мне с пристрастием допрос,

И на жалобы в ответ — что было сил
Каждый ангел тяжкой палицею бил.

После новые мучители пришли,
Раскаленной цепью шею оплели

И погнали в этом огненном ярме
Прямо в полымя, ревущее во тьме.

Жаждой мучимый в той огненной беде,
Я молил истошным криком о воде,

Но они, разжав мне зубы, средь огня
Напоили едкой горечью меня.

Я испил ее — и с первым же глотком
Все нутро сожглось каленым кипятком,

Несносимо стало больно животу,
Все навек спеклось в гортани и во рту.

Снова начали силком меня поить:
«Не хочу, — им закричал я, — больше пить!»

Палачи меня по окрику старшин
Заковали цепью в семьдесят аршин,

Били боем, и напрасен был мой крик,
Принялись потом вытягивать язык:

С языком, как бич свисающим с плеча,
Снова в пламя потащили, волоча,

Снова бросили в пылающую печь…
Эти муки передать бессильна речь.

О пророк, в пределах адского огня
Несказанные терзанья принял я.

Этот пламень — он жесточе, чем пожар:
Этажами вниз идет слоистый жар,

И круги его, чем ниже, тем жарчей
Полыхают злее тысячи печей.

Каждый круг, своим названьем именит,
Детям Евы и Адама надлежит.

Самый первый круг там “Бездною” зовут,
Пыл его невыразимо зол и лют,

Лицемеров истязают в том кругу:
Там их столько, что исчислить не смогу…

А еще узрел я муки, господин,
Безобразных обезьяньих образин, —

Тех, кто низостью позорил белый свет,
Ближним-дальним нанося ущерб и вред.

А еще в кругу огня узрел я тех,
Что ходили носом вниз — ногами вверх:

Это — те, что ублажали гордый нрав,
Всё кричали “Я!” да “Я!”, носы задрав.

Свыше тысячи ремесел превзойди, —
Все равно пред Богом “якать” погоди…

Также видел я средь адовых огней
Нечестивцев грешных с рылами свиней, —

Что сновали по стране вперед-назад,
Смуту сеяли в народе и разлад.

А еще я видел там другой народ —
Слепошарых, что бродили взад-вперед, —

Тех, кто век своих грехов не замечал,
Но в соседях все огрехи отмечал.

Безъязыкий люд я видел в корчах мук
И других, что не имели ног и рук.

Те, что корчились, мыча, в кромешном зле,
Были судьями когда-то на земле.

А лишенные конечностей — в миру
Издевались над соседом по двору.

И другое племя мучимых теней
Видел я средь очистительных огней.

Бродят, свесив языки в аршин длиной,
С языков тех истекают кровь и гной.

Это — те, кто в прошлом облике земном
Правду в кривду превращал своим враньем,

Кто двурушничал для грешных заводил,
Кто напраслину на ближних возводил.

И других людей я видел в адской мгле,
Я вовек себя не числил в их числе:

На глаза им налепляли палачи
Золотые, раскаленные в печи.

Злое золото, как жгучая слеза,
Прожигало им и кожу, и глаза.

Это — те, кто не творил вовек добра,
Сидя сам на куче кучей злата-серебра.

Без сознанья, что послал богатство Бог,
Никому оно, тщеславное, не впрок.

Посмотри ж, какой конец по смерти ждет
Тех, кто бедных обделяет и сирот!

Свыше тысячи ремесел превзойди —
Все зазря, когда тщета живет в груди.

А когда ты из смиренного числа,
Не большой и грех — не ведать ремесла.

И еще тужил в аду народ иной:
Уголь огненный служил ему едой.

Это — те, кто, в сребролюбии суров,
Брал лихву и обирал сирот и вдов.

У других, лишь полыхнет огнистый меч,
То и дело голова слетала с плеч,

Но Всевышний вещим промыслом Своим
Тотчас головы на плечи ставил им, —

Тем разбойникам, что в злобе вновь и вновь
Грабя, головы рубили, лили кровь.

И других я видел в огненных цепях —
Волоса их, волочась, будили страх.

Это — те, кто, даже мучась животом.
Жадно жрал, не оставляя на потом.

В наказанье в адской огненной пыли
Волоса их достигали до земли.

И других я зрел вдали от благ земных:
Эти выглядели хуже остальных.

Нагишом они ходили, трепеща:
Ни венца на них, ни царского плаща,

Кровь струилась с обнаженных жалких тел,
Грешный люд на них с презрением глядел.

Семь десятков язв открытых на телах,
И не счесть печатей, скрытых на челах.

Голышом в огне сгорают — не сгорят,
Пусть же знают в страхе Божьем стар и млад: