Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

горы? Обороняться или бросаться в равный бой? »

«Еще немного – и рати Крона просто беспрепятствен-

но пройдут к Олимпу, потому что наши войска расползутся

в разные стороны».

Гестия баюкает в ладонях в ладонях персик, будто

замерзшего птенца. Напевает памятное:

Мужа с пира жена зовет –

Заплутал средь хмельных друзей.

Плачут дети, угас очаг –

Возвращайся, хозяин, в дом…

109

Песня звучит сиротливо: нет Геры – поддержать с

негодованием в голосе. И нет Деметры: она что-то нашеп-

тывает кустам про пифосы и утиные носы.

« Какие вы все-таки дети, невидимка », – вздыхает

Ананка, задумчиво встрепывая мне волосы.

Какие… дети. Нет больше костра и неизвестности

вовне, вовне – война; в небесах, невидимый днем, торчит

Жертвенник, детьми быть недосуг. Разве что песни остались.

И смысл. Что, Ананка? Посмотри на сестер, на

Посейдона… на меня, невидящим взглядом упершегося в

карту. Нам тоже без него – никуда. Без нашего ожившего

пророчества, которое сейчас катается по постели, держась

за виски, под присмотром верной утконосой Фемиды.

Равнина… горы… равнина… тьфу ты! Целителя надо

искать, к прорицателям обращаться, а не лавагета15 из себя

строить…

– …так ты думаешь – я неправильно сделал, что со-

гласился?

Посейдон, мучительно что-то соображая, заглядывал

в лицо.– Согласился на что?

– Ну, голову брату расколоть, я ж говорил, вроде…

Олеандр под пальцами Деметры осыпался на землю

мешаниной пожелтевших листьев.

Цикады заткнулись окончательно и не поднимали

голос до следующих суток.

* * *

Аэды – хуже тварей в природе не сыщешь. Кто их

вывел под покровом ночи – Тартар знает, а может, это и

ему неизвестно. Ходят слухи, что первыми бродячими

15 Лавагет – командующий войсками, военачальник.

110

сказителями стали люди Золотого века – не пропитания

ради, а развлечения для.

Еще ходят слухи, что Крон похоронил Золотой Век

именно из-за того, что аэдов в нем расплодилось немеряно, и они крепко подружились с новорожденной дочкой Ночи

– Атой-обманом.

М-меч тут в руке вознеся П-посейдон Черногривый,

Трижды острее клыков змеехвостой Ехидны,

С треском его опустил н-на башку кроноборца…

Ик… буль-буль-буль…

Не знаю, с кем из детей Ночи дружен этот аэд. Но уже

подумываю – не познакомить ли его с Танатом?

– Как, говоришь, было дело?

Когда я выхватил у него мех с вином, он еще некото-

рое время булькал (тщательно попадая в ритм гекзаметра).

Потом утер губы, поправил волчью шкуру, сползшую с

плеча, огладил грязными пальцами гладкую полукруглую

доску и завел, отстукивая по ней ритм:

С-славили всем существом громкозвучно богини и боги

Мудрую Зевеса дочь, что родилась в доспехе,

Афину,

Та же копьем потрясла и воскликнула голосом

грозным…

И потянулся к меху, скрючивая пальцы, будто изны-

вал от жажды. Из-под капюшона – волчьей головы – слюдя-

ным блеском посверкивали глазки.

Вино я сказителю вернул, и он принялся заливать его

туда, откуда шел звук: в мешанину волос под волчьей головой.

– Так кто раскалывал Зевсу голову?

Аэд глухо булькнул в мех. «Может, сын, а может,

папа», – невнятно прозвучало из булька.

Оружие он только на моей памяти менял трижды:

сначала была секира, потом почему-то скамейка, меч

вот еще…

111

Странный аэд: по мере того, как вина у него в ор-

ганизме прибавлялось, речь звучала яснее, а песня лучше

складывалась. Под конец меха и вовсе сложилась: и о том,

как Зевс попросил какого-то сына молотом расколоть ему

голову, и о том, как из расколотой головы кроноборца поя-

вилась с боевым кличем взрослая дочь – Афина…

Праздник, который за этим последовал, аэд вознаме-

рился расписывать до заката.

– Хватит. Иди.

Густо рыгнув в небеса на прощание, сказитель обнял

доску и заковылял туда, где лагерем стали сатиры.

Лгать меня никто не учил – да. Мне и не нужно.

Напоить сказителя – а там уж он все сочинит за меня.

– Зачем было что-то измышлять? Почему просто не

сказать правду?

Нос у Фемиды, дочери Урана и Геи, и правда малость

уточкой – так, немного. Вот про пифосы Деметра была

права – в обхвате правдолюбивая Фемида… еще попробуй

обхвати.

– Какую правду?!

Вроде бы и шепотом спросил – а аж в ближайших

горах отдалось. Что прикажешь говорить, справедливая

Фемида? О том, как Посейдон меня за гиматий дергал:

«Слышь, брат… ну, разозли меня хоть немного, настроения

же нет». О том, что он вдарил по черепу Зевсу не один раз, а

четыре? Первый раз – вскользь, еще три – озадаченно крях-

тя и приговаривая: «Из чего у тебя голова-то откована…».

Что? Мне сейчас к сатирам пойти и в красках распи-

сать, как после четвертого раза из головы у Зевса высуну-

лась рука с копьем, расширила трещину… и на свет белый

Афина заявилась не с воинственным кличем, а с криком:

«Сколько можно лупить?!» Рассказать, каким ликованием

встретили на Олимпе дочь Зевса? Ты не хуже меня знаешь,

Фемида, что ликование выразилось фразой Деметры: «А это

112

хорошо, что она на мать непохожа, мать была страшнень-

кая». А потом уже понеслось кто куда: ты и Гестия – пере-

вязывать Зевсу голову, Посейдон – в конюшню, плакаться

лошадям о горькой доле, Деметра просто бегала и голосила, а дочь Зевса…

Эта повела себя спокойнее всех. Поправила чуть

сбившийся шлем. Подошла ко мне, сощурила серые глаза,

глядя снизу вверх. И выдала:

– Я выбрала бы поле. Сатиры, кентавры и лапифы не

умеют драться в горах.

А пир по поводу рождения Афины скомкался и смял-

ся, когда пришло донесение о том, что армии Крона самое

позднее – через два дня будут у Хрисопотамии.

Что из этого мне сказать?

Фемида, стоя на протоптанной сатирами тропе, улы-

балась мягко, покровительственно. Голова, перехваченная

белой лентой, казалась перевязанной, как у Зевса.

– Ты еще не научился ценить неприкрашенную прав-

ду, сын Крона. Поживешь подольше – научишься.

Не ответил и не посмотрел в ответ (взгляд все рав-

но прилипает к формам титаниды, будь они неладны).

Вгляделся в ближайший холм – сюда, значит, лучников – и

вон туда, к западу. Плохо, что лучников мало…

– Что ты здесь забыла?

– Приехала в лагерь. Ухаживать за мужем.

Это что еще за новости.

Темнота впереди дышала в лицо ожиданием, вязкой,

осторожной тишиной. Поле будущего боя было как на ладо-

ни: гладкое, будто кто нарочно тесал, всех возвышенностей –

штук пять, все на нашей стороне. Длинное – сколько хочешь