Фрэнсис Веллман - Искусство допроса. Как добиться признания вины?

Идея Чоата о количестве времени, нужном для обращения к присяжным, была следующей: «Говорящий производит впечатление, если он его вообще производит, в течение первого часа, иногда в течение первых пятнадцати минут, потому что если он твердо владеет своим делом, то за это время он объясняет основные вехи своей аргументации. Он играет увертюру, которая прямо или намеками показывает все мотивы предстоящей оперы. Все остальное – просто дополнение: ответы на возражения, дача одному из присяжных аргументов, которыми он впоследствии может ответить на возражения его соратников, и так далее. В самом деле, можно принять как правило, что массовое сознание никогда нельзя глубоко тронуть, расшевелить и заставить вас выслушивать в течение более часа при любом конкретном обращении».

То, кем Чоат был для Америки, а Эрскин и впоследствии Расселл – для Англии, Джон Филпот Курран был для Ирландии. Как адвокат по работе с присяжными, он был того же класса, что и Эрскин. Сын крестьянина, он стал членом Высокого суда правосудия Ирландии в 1806 году. Он был маленьким и худым, с заикающимся, грубым, пронзительным голосом, изначально настолько не похожим на того, кем он стал потом, что во время своего первого дела он потерял дар речи и уронил все бумаги на пол, но упорством и опытом он стал одним из самых красноречивых и сильных криминальных адвокатов в мире. О Курране как о перекрестном допрашивающем говорили: «Он мог расплести самую искусную сеть, свитую лжесвидетельством, он сразу видел все промахи и несоответствия и на них выстраивал разоблачение, ужасное в своей искренности». 35

О Скарлетте, лорде Абинжере, говорили, что он выигрывал дела, потому что на скамье присяжных сидели двенадцать сэров Джонов Скарлеттов. Он стал одним из ведущих адвокатов в делах с присяжными своей эпохи, по крайней мере, по количеству выигранных дел. Скарлетт обхаживал присяжных, когда речь шла о слабых местах в его деле. Чоат быстро проходил мимо, с энтузиазмом, присущим ему во всем, «с огоньком в глазах и неистовством на языке». Скарлетт снижался до уровня каждого из присяжных, льстил им и одерживал над ними победу. В своих перекрестных допросах он «брал тех, кого ему приходилось допрашивать, как будто бы за руку, делал их своими друзьями, фамильярно разговаривал с ними, поддерживал их в их ответах, нужных ему в его собственных целях, и таким образом одерживал победу, казалось бы даже не вступая в конфликт».

Судья Уайтмен рассказывал историю о Скарлетте. Однажды судья шел из зала суда и обнаружил, что рядом с ним идет земляк, которого он видел каждый день в числе присяжных и с которым он не мог не заговорить. Человек этот понравился ему на вид, и, узнав, что тот первый раз оказался в суде, судья Уайтмен спросил его, что он думал о ведущих адвокатах. «Ну, – сказал земляк, – тот адвокат, Броухем, он замечательный человек, хорошо говорит, очень хорошо, но вот адвокат Скарлетт меня совсем не впечатляет». «Да вы что! – воскликнул судья, – вы меня удивляете, Вы же решили все дела в его пользу!» «А, да в этом ничего такого и нет, – последовал ответ. – Он такой счастливчик, видите ли, он всегда выступает на правой стороне». 36

Чоат тоже умел «забираться на скамью присяжных». Известен случай, когда он целый час выступал перед одним присяжным, опасаясь, что тот был против него. Собрав все свои доказательства и убеждения, он часто говорил одну из своих любимых фраз: «Но это только половина моего дела, джентльмены, а теперь я перейду к основной части доказательств».

Как и Скарлетт, Эрскин был среднего роста и худ, но красив и обаятелен, с быстротой и нервозностью, «в его движениях было что-то от чистокровного скакуна – такой же легкий, подвижный, с такой же скрытой силой и скоростью». У него тоже не было преимущества университетского образования, и сначала он очень плохо говорил. Он говорил, что бросил бы свое первое дело, если бы не чувствовал, по его словам, что дети его дергают его за мантию. «В более поздние годы, – однажды сказал о нем Чоат, – у него была лучшая английская речь, когда-либо произносимая адвокатом». Однажды, когда председательствующий судья пригрозил ему заключением за неуважение к суду, он ответил: «Ваша честь может делать так, как считает нужным, я знаю свои обязанности так же хорошо, как ваша честь знает свои». Простая грация его дикции, тихая и естественная страсть были прямой противоположностью Руфуса Чоата, чью речь описывали, как «музыкальный поток ритма и гармонии, больше похожий на долгую, нарастающую, возвышающуюся песню, чем на разговор или обсуждение». Одному из своих клиентов, который был недоволен тем, как Эрскин вел его дело, и написал ему записку: «Меня повесят, если я сам за себя не выступлю!», Эрскин тихо ответил: «Вас повесят, если выступите». Эрскин хвастался, что за двадцать лет он не пропустил ни дня в суде по болезни. А о Курране говорили, что он мог встать перед присяжными после шестнадцатичасового заседания с одним двадцатиминутным перерывом и произнести одну из самых памятных речей своей жизни.

Из более современных адвокатов Английской коллегии заметно выделяется сэр Генри Хоукинс. У него репутация человека, забравшего больше денег у судебной коллегии, чем любой другой адвокат его поколения. Его главной особенностью в суде было его изумительное мастерство по проведению перекрестного допроса. Он работал вместе с лордом Колриджем над первым делом Тихборна, и его перекрестный допрос свидетелей, Байгнета и Картера, заработал ему репутацию «лучшего перекрестного допрашивающего во всем ми-ре». Еще одним великим перекрестным допрашивающим был сэр Ричард Вебстер. Говорили, что он получил сто тысяч долларов за свои услуги в деле Парнелльской специальной комиссии, в котором он выступал против сэра Чарльза Расселла. 37

Руфус Чоат говорил о Даниеле Вебстере, что он считает его величайшим адвокатом мира. Уже при смерти Вебстер назвал Чоата самым великолепным человеком в Америке. Паркер рассказывает один эпизод, характерный для сражений этих двух идолов Американской коллегии адвокатов. «Один раз мы слышали, как Вебстер одним предложением и одним взглядом раздавил часовое, мастерски проведенное выступление Чоата. С интеллектуальной стороны это было что-то тончайшее и детальное, с греческим софизмом и утонченностью, которой мог бы позавидовать сам Леонтин Горжиа. Дело было о двух шинах, которые простому обывателю казались похожими, как два яйца. Но мистер Чоат, описывая тончайшую разницу между этими двойниками и рассуждая о «точках фиксации» так глубоко и утонченно, показал присяжным, что между ними была колоссальная разница. «Но, – сказал мистер Вебстер, широко раскрыв свои огромные черные глаза, глядя на две одинаковые шины перед собой, – господа присяжные, вот они – посмотрите на них!» И как только он сказал это громким голосом, искаженные шины опять вернулись в свое первоначальное одинаковое состояние, и длинный аргумент о «точках фиксации» умер естественной смертью. Это был пример господства простой личности над простой интеллектуальностью, но, тем не менее, интеллектуальность была поистине великой». Джеремайя Мейсон был наравне и с Чоатом, и с Вебстером, когда выступал перед присяжными. Его стиль был незамысловатый, разговорный. Он не был оратором. Он подходил близко к скамье присяжных и самыми простыми словами, используя простейшую логику, убеждал слушателей признать подсудимого виновным. Вебстер сказал, что он «обязан своим успехом тому факту, что девять лет, изо дня в день, был вынужден внимательно слушать выступления Мейсона в том же суде». Ему не было равных в судах Новой Англии как перекрестному допрашивающему. 38