Фрэнсис Веллман - Искусство допроса. Как добиться признания вины?

Пиготт: Да.

Расселл: Которые, окажись они настоящими, как вы мне уже сказали, серьезно уличат лица, якобы их написавшие.

Пиготт: Да, серьезно уличат.

Расселл: Вам это покажется, я полагаю, серьезным обвинением?

Пиготт: Да.

Расселл: Вам кажется, что это обвинение справедливое или нет?

Пиготт: Мне казалось, что обвинение справедливо.

Расселл: Вам казалось, что оно справедливо?

Пиготт: Да.

Расселл: Вы думали, что обвинения обоснованны?

Пиготт: Да.

Расселл: Теперь я прочитаю этот отрывок (из письма Пиготта архиепископу): «Вряд ли стоит добавлять, что если бы я считал, что эти лица действительно виновны в том, в чем их обвиняют, я бы даже не подумал предложить Вашей Светлости принять усилия к их за-щите. Я только хочу сказать Вашей Светлости, что доказательства, судя по всему, веские, и, скорее всего, достаточны для того, чтобы признать обвиняемых виновными, если дело дойдет до суда перед английскими присяжными». Что вы на это скажете, мистер Пиготт?

Пиготт (в изумлении): Я ничего не могу сказать, кроме того, что я не мог иметь в виду эти письма, когда я это писал, потому что я не считаю, что письма представляют собой достаточно серьезные доказательства вины, чтобы я так о них писал.

Расселл : Но вы знаете, что это единственная часть обвинения, судя по тому, что вы нам рассказали, к которой вы приложили руку?

Пиготт: Да, это то, что я сказал, должно быть, я думал о чем-то другом, о чем я не могу сейчас вспомнить, о других обвинениях.

Расселл: Каких обвинениях?

Пиготт: Я не знаю. Я не могу вам сказать.

Расселл: Ну, разрешите вам напомнить, что именно эта часть обвинения – инкриминирующие письма – это письма, о которых вы все знали!

Пиготт: Да, конечно.

Расселл (читая отрывок еще одного письма Пиготта архиепископу): «Я был немного разочарован, не получив от Вас ответа, Ваша Светлость, я рискнул понадеяться, что мне будет оказана эта честь. Я уверяю Вашу Светлость, что у меня нет других причин писать Вам, кроме как чтобы предотвратить, если это возможно, великую опасность для людей, которым Ваша Светлость сильно симпатизирует. В то же время, если Ваша Светлость не хочет вмешиваться в это дело или считает, что они откажутся меня выслушать, я буду только рад, освободив себя от того, что я считаю своими обязательствами в данной ситуации. Я не буду больше беспокоить Вашу Светлость, кроме как чтобы умолять Вас не предавать мое имя гласности, так как это нанесет разрушительный ущерб моим интересам, без выгоды для кого-либо. Я прошу об этом с уверенностью, так как не причастен к появлению предубеждений против партии Парнелла, хотя у меня и была возможность ознакомиться со всеми деталями».

Пиготт (в замешательстве и тревожно): Да.

Расселл: Что вы на это скажете?

Пиготт: То, что мне совершенно ясно, что я не имел в виду письма.

Расселл: Если вам совершенно ясно, что вы не имели в виду письма, то, что же вы имели в виду?

Пиготт: Наверное, это было что-то намного более серьезное.

Расселл: Что же это было?

Пиготт (беспомощно, покрываясь большими каплями пота, выступающими на лбу и стекающими по лицу): Я не могу вам сказать. Я не знаю.

Расселл: Это должно было быть что-то намного более серьезное?

Пиготт (рассеянно): Намного более.

Расселл (живо): Вы можете примерно намекнуть милордам на то, что же это могло быть

Пиготт (в отчаянии): Не могу.

Расселл: Или от кого вы об этом услышали?

Пиготт: Нет.

Расселл : Или когда вы об этом услышали?

Пиготт: Или когда я об этом услышал.

Расселл: Или где вы об этом услышали?

Пиготт: Или где я об этом услышал.

Расселл: Вы когда-либо обсуждали эту ужасную тему – что бы это ни было – с кем-либо?

Пиготт: Нет.

Расселл: До сих пор она заперта, герметично закрыта у вас в груди?

Пиготт: Нет, потому что она исчезла из моей груди, чем бы она ни была.

Получив этот ответ, Расселл улыбнулся, посмотрел на скамью и сел. По залу пробежал глумливый смех, и послышался гул множества голосов. Люди, стоящие вокруг меня, переглядывались и говорили: «Блестяще!» Судьи поднялись, основная часть толпы растворилась, и ирландец, смешавшийся с толпой, выразил, мне кажется, всеобщие ощущения одним единственным словом – «вдребезги».

Перекрестный допрос Пиготта закончился на следующий день, а еще через день он и вовсе пропал, а потом прислал из Парижа признание своей вины, сознался в лжесвидетельстве и представил детали того, как он подделал так называемое письмо Парнелла, обводя слова и фразы из настоящих писем, написанных Парнеллом, прижав бумагу к окну, и признался, что продал поддельное письмо за 605 фунтов.

После того как его признание было зачитано в суде, комиссия «постановила», что письмо было поддельным, и «Таймс» изъяло копию письма из оборота.

Был выдан ордер на арест Пиготта за лжесвидетельство, но когда полиция настигла его в отеле в Мадриде, он попросил, чтобы ему да-ли немного времени собраться, и, вернувшись в свою комнату, пустил себе пулю в лоб.

III. Перекрестный допрос доктора N в деле Карлайла В. Харриса

Вархивах криминальных судов этой страны есть немного дел, которые возбудили такой же интерес среди всех классов общества, как судебный процесс и признание виновным Карлайла В. Харриса.

Даже сегодня, через десять лет после процесса, среди мужчин и, может быть, еще более среди женщин, которые не присутствовали в зале суда, но наслушались сплетен тех дней и следили за описанием судебного процесса в газетах, ходит мнение, что Харрис был невиновен в преступлении, за которое он отдал жизнь государству.

В этой главе предлагается обсудить некоторые факты, которые привели к даче показаний одним из самых выдающихся токсикологов в стране, которого вызвала защита по поводу главного вопроса в деле, и привести отрывки из его перекрестного допроса, так как его неспособность выдержать допрос стала поворотной точкой всего процесса. Он вернулся домой в Филадельфию, сойдя со свидетельской трибуны, и публично заявил, когда его попросили описать пережитое им в Нью-Йорке, что он «поехал в Нью-Йорк, чтобы стать всеобщим посмешищем и вернуться домой».

Также предлагается дать немного закрытой информации по делу – факты, которые не были упомянуты во время суда не потому, что они не были известны окружному прокурору, и не потому, что их невозможно было доказать, но потому, что строгие правила по предъявлению доказательств в таких делах часто, по мнению автора, не допускают некоторые факты до ушей присяжных, хотя простое изложение их могло бы решить вопрос вины. Например, правило, не разрешающее предъявлять присяжным ничего из сказанного жертвой убийства, даже свидетелям в предсмертные минуты, за исключением случаев, когда жертва сама, четко выраженным заявлением, говорит, что считает, что точно не выживет и что она потеряла вся-кую надежду и не надеется на излечение, до того, как рассказать, ка-ким образом она была умерщвлена, или причины, которые привели к ее кончине, – это правило спасло многих виновных, и если не подарило им свободы, то, по крайней мере, помогло им избежать полной меры наказания за, несомненно, содеянное преступление.